пол и стены поддоменника.

…Как-то в конце работы Петрович дернул Андрея за рукав.

— Слышь, приходи ко мне в воскресенье после обедни.

В воскресенье — это значило через день.

B субботу, как водится, у всех на огородах топились бани. Когда Андрей пришел с работы, баня уже истопилась. Власьевна сидела за столом, с головой, завязанной полотенцем, и охала. Агафья стояла перед ней с деревянным выражением лица.

— Дура ты приснопамятная! Уморить, что ли, меня собралась? Ведь к завтрему просфоры надо печь. Ой, головушка моя победная!.. Да что ты столбом-то стоишь? Принеси хоть рассолу!

Агафья молча пошла выполнять приказание.

— Ты, Андрюша, обожди ходить в баню-то, угоришь. Да и Савватька сулился придти. Вместе и сходите.

Савватька не заставил себя ждать и вскоре прикостылял.

— Здорово, матушка Домна Власьевна! Хвораешь? То-то, сколь разов говорил тебе: не ходи в первый пар. Неровен час и кончину примешь. У меня с кумом такое приключилось…

— Не мели языком! Ступайте с Андрюшей. Веники возьмите… Агашка, дай им веники.

Банька у Власьевны отличалась, как и все в ее хозяйстве, чистотой и добротностью.

Раздевшись, Савватька тотчас полез на полок и принялся хлестать себя веником так усердно, такого наддал пару, что Андрей не один раз выбегал в предбанник. Напарившись всласть, Савватька стал мыться. Он пришел в блаженное состояние и говорил без умолку.

— Вот ты, Андрюха, глядишь на меня и думаешь: непутевый ты, Савватька, пьяница и нeроботь, ячменна кладь…

— Никогда я такого не думал, Савватий.

— Не думал — и хорошо. Я, Андрюха, добро жил, семейно, из полного сусека ел. В кричной робил и лучше меня подмастерья не было по всему заводу. Подхватить крицу на вилки — это для меня было все равно, что плюнуть. Я ведь с основания завода, коренной работный человек… И так мне сперва счастливило: женился, хозяйство завел, дом выстроил. Сын родился, в дедову память Иваном нарекли… А потом, ячменна кладь, как под гору покатился. Сломал ногу и работать не замог. А любил я ее, заводскую работу, хоть и тяжелая она. Год прошел — умер от черной немочи парнишко. Нога-то у меня худо срасталась, лежал я лежнем, а жена и за себя и за меня вымогалась на господской работе. Ну и надорвалась… Похворала год и богу душу отдала. Так вот оно, Андрюха, и пропало все, и остался я бобылем, ячменна кладь…

— Горькая твоя доля, Савватий.

— А ты не жалей! Не люблю, когда жалеют. Давай-ко мы лучше кваску выпьем…

Одеваясь, он подмигнул Андрею.

— Зазнобушки-то еще не нажил? Коли надо, скажи. У меня в соседях живут девахи добрые, работящие. Женим тебя: я в посаженные отцы пойду, Власьевна — в матери… Живой о живом думает, Андрюха… Чуешь?

— Рано мне об этом думать, — хмуро отрезал Андрей, образ красавицы-атаманши опять встал перед ним, и сердце запылало.

— Во всяком разе, коли приключится какая нужда или беда, не забывай хромого Савватьку. Выручу… Спроси у дедки Мирона, как мы с ним встретились. Я, брат, Андрюха, даром, что калека, каждого насквозь вижу…

Андрей перестал слушать. Савватька попал на свою колею и пошел врать да хвастать.

В воскресенье после обеда Андрей не без робости отправился к Петровичу.

Жил мастер недалеко от церковной площади на самом уветливом высоком месте, где ставили первые заводские избы. Отсюда пошла главная заводская улица. Дома строились «по-рассейски» — огороды на задах, с улицы высокое крыльцо с подклетью.

Таким был и дом Петровича.

Поднявшись по ступенькам крыльца, Андрей зашел в сенцы, разделявшие избу на две половины. Не зная, в которую дверь стучать, наугад постучал в левую. Оказалось, тут и жил сам хозяин.

Петрович, хоть и полагалось в воскресный день отдыхать, стоял у окошка, затянутого пузырем, и на небольшом аккуратном верстачке выпрямлял железный прут. Хозяйка вынимала из печи пирог. В комнате стоял густой и острый запах сига.

— Разболокайся да садись за стол, — повернувшись в полоборота, сказал Петрович.

Редкие волосы у него были ради праздника расчесаны и примаслены. Непривычно было видеть его без кожаного запона, без вачег — в рубахе с вышитым воротом, подпоясанного пермяцким узорчатым поясом.

Постукивая ручным молотком, Петрович говорил своим глухим сиповатым басом:

— К пирогу поспел. С сигами пирог. У купцов чердынских рыбу купил.

Жена Петровича тем временем накрывала стол, ставила на него деревянную тарелку с сиговым пирогом.

— Ешь, — скомандовал Петрович.

Пирог оказался сочным, вкусным. Отправляя в рот кусок за куском, Андрей разглядывал комнату. Стены и пол были чисто выскоблены. Единственный сундук заключал в себе, видимо, все имущество старого мастера. На полках стояла посуда — глиняная, деревянная, и, видно, многое сработано было руками самого Петровича, в том числе берестяная солонка и ложки с фигурными ручками. На стене красовалась лубочная картина «Погребение кота мышами».

Завтрак прошел в молчании. Затем хозяин с Андреем выпили по полной кружке пермяцкой браги, хлебной и сытной.

— Так, говоришь, тайность мою хочешь узнать?

Петрович кинул на Андрея быстрый и, как тому показалось, насмешливый взгляд.

— Ни к чему она тебе. Ты человек залетный. Сегодня здесь, завтра там. А мы здешние, коренные. Нами заводы строятся, нами держатся. Худо ли, хорошо ли — все одно мы к заводу как пришитые.

— Что ты, Петрович! Я думаю остаться здесь.

Помолчал Петрович и глянул пронзительно.

— Дальний ты?

— Усольский. Служителев сын. Отца давно в живых нет.

— Как же ты в краях наших очутился?

Андрей замялся.

— Не бойся. Не выдам.

— Беглый я.

— То-то и есть. Ты беглый и дале побежишь, а мы останемся.

«И с чего это он заладил одно и то же, — с досадой подумал Андрей. — Не нужна мне его тайность в таком случае».

— Грамоте учен?

— Учен.

— И то добро… Выйди-ко, Арина.

После того, как жена вышла, Петрович, испытующе глядя Андрею в глаза, начал вполголоса:

— Позвал я тебя как человека нездешнего и, видать, грамотея. Хочу тоже узнать одну тайность.

Он понизил голос до шепота.

— Правда ли, будто царь Петр Федорович жив? Слух идет, что сокрылся он… И будто в наших местах сокрылся.

Андрей ответил, что ничего такого не слыхал. Петрович стал пасмурен и молчалив. Андрею стало жаль его, он спросил:

— А какое это может иметь следствие?

— Дело то государственное, — ворчливо заметил мастер, — а ты еще млад и глуп.

Разговор явно не клеился. Андрей поблагодарил хозяина за угощение и распрощался.

Шел он по улице и думал: не спроста идет слух о покойном императоре. Ждет чего-то народ.