Солнце багровело к морозу. Идя мимо соседней избы, Андрей услышал пение и топот каблуков. «Живой о живом думает», — вспомнились ему слова Савватьки.

«А завтра ни свет ни заря эти же люди пойдут кто в кричную, кто в доменную, кто в кузню, кто в меховую фабрику».

Андрей не без удовольствия подумал, что теперь уже не страшно ему «доменное действо», что становится он работным человеком, таким же, как все, окружавшие его.

На следующий день поставили его на поддоменную работу. Андрей понял: тут обошлось не без Петровича и обрадовался: признают его, стало быть, заправским рабочим.

Живя на заводе, Андрей понял, кто здесь составляет главную силу. Такие, как Петрович, знали дело лучше всех приказчиков, вместе взятых.

На каждой фабрике были свои мастера-умельцы: искусные литейщики и кузнецы, слесари и токари, кричные мастера, управлявшиеся с раскаленным металлом, знаменитые строители плотин, каменщики, воздвигавшие здания на вечные времена. Каждый из них вносил в общее дело свой опыт и уменье. Без них рухнуло бы все заводское действо, и железное дело пришлось бы прикрыть.

Андрей все больше и больше втягивался в заводскую работу. Хотелось ему стать заправским мастеровым, но случилось так, что в жизни его снова произошел крутой поворот.

Наступила весна, и по улицам побежали мутные ручьи. Лед на пруду побурел. На деревьях, еще голых, неумолчно кричали грачи. Все чаще заводские крестьяне стали поглядывать на обнажавшуюся землю: с каждым днем все больше манила она хлеборобов.

B этот роковой день Андрей встал по обыкновению на рассвете, хотя и было воскресенье. Расчесал кудри, умылся и, не зная, чем себя занять, взял книжку. Ее оставил один из постояльцев Власьевны. Называлась она «Лолота и Фанфан».

«Кроткому духу нравится резвое журчание ручейков и густая тень рощей, а особенно тогда, когда я, о, люди, схоронил свое сердце далеко, далеко!»

Читая эти строки, Андрей усмехался. Сразу видно, что барин сочинял. Было время слушать журчанье ручейков. А тут спину некогда разогнуть. Перед глазами встала вчерашняя встреча с мастеровым из кричной фабрики. Парень шел и стонал.

— Что с тобой?

— Уставщик избил… Каждый день бьет, незнамо за что.

«Незнамо за что» били всех. Эх, кабы не было над работными людьми злодейской власти!

Андрей отправился к Никифору Лисьих, с которым последнее время подружился.

— Что-то надо делать, Никифор. Худо живется людям. Может, начальство не знает, как обижают нас уставщики и надзиратели?

— Как не знает! С ведома управителя и декуются над нами. Меня за пустое слово выпороли при конторе. А кому я согрубил?

— Нет, надо что-то делать?

— Слезницу писать?

— От слезницы толку не будет, а вот с глазу на глаз поговорить с управителем…

Никифор ничего не ответил, надел шапку и азям.

— Пойдем, хоть подышим.

У церковной ограды толпились приписные к заводу крестьяне. Они толковали меж собой.

— Время пахать…

— Да, теперь день год кормит.

— Уезжать надо. Мы не собирались так долго работать.

— Начальство нас обмануло.

— Кабы кто грамотный… Сходить бы к управителю. Может, отпустит.

Андрей толкнул Никифора в бок.

— Чуешь?

— Чую.

На другой день в поддоменнике, когда мастеровые стояли возле печи, дожидаясь плавки, Никифор сказал Андрею:

— Слышь, ночью-то пятеро приписных утекли на конях с завода.

— Толково сделали, — отозвался тот. — Жаль, что не все. Пускай начальство слово держит. За людей нас не считают.

— Начальству о нас заботы нет, хоть помри на работе.

— Тихо! — прикрикнул на обоих Петрович. — Глядите-ка, Перша-то слушал, слушал да и пошел… Куда он?

Один из работных выглянул в раскрытые настежь ворота.

— К конторе идет.

— Ну, ребята, спасайте шкуры, — сказал Петрович. — За язык спина ответит, мягче брюха сделают.

Парни приуныли.

— Что делать, Андрюха? — спросил Никифор. — Попали мы в петлю.

— Пойдем к Савватьке. Он поможет. Уйти с завода надо как можно скорее…

Савватьку они застали за работой: рыбак смолил лодку, посвистывая и напевая песню.

— Помогай бог!

— Здорово, коли не шутишь. Садитесь на приступок. В избу не зову, необиходно у меня.

Изба у Савватьки покосилась, крыша прогнулась, а затянутые бычьим пузырем окна походили на бельма.

— Мы к тебе, Савватий, по делу. Выручай из беды. Надо спасаться, пока не поздно. Заводское начальство не сегодня, завтра доберется до нас. Увези к деду Мирону.

— Не могу, милок. Погляди, какая ростепель!

Андрей оглянулся вокруг: действительно, о поездке куда-нибудь нечего было и думать. Дорога походила на сплошное болото. В лесу еще лежал снег.

— Так не выручишь?

— Как не выручу, ячменна кладь! Провожу вас в свою землянку на Каме, там дождетесь ледохода. Лодка у меня есть — садись и плыви, куда хошь.

Последний час коротал беглый писец Андрей Плотников в Чермозе. Власьевна уже знала о его намерении и готовила ужин.

— Мне и есть-то неохота, — говорил Андрей, — скорей бы Никифор пришел.

— Как перед дорогой не поесть, Андрюшенька. Что-то с тобой станется? Выбирай себе товарищей добрых, а с лихими людьми не связывайся.

— Для меня, Власьевна, самый лихой человек — это заводской начальник да полицейский служитель.

— Оно и верно. Сама начальство не люблю. А все-таки сидишь тихо, так и начальство не тронет.

Андрей хотел ответить, что ничего не боится, но в ставень постучали. Это был Никифор.

— Готов?

— Готов.

— Садитесь, поешьте, — упрашивала Власьевна, но приятели отказались: хотелось скорее уйти от опасности.

Сердечно простился Андрей со своей хозяйкой, благодаря ее за все заботы о нем. Домна Власьевна прослезилась:

— Как родного сына, тебя провожаю. Так весь век и расстаюсь с дорогими сердцу: в молодости мужа похоронила, потом друг милый в разбойники ушел, а теперь и с тобой прощаюсь. Береги себя, Андрюшенька, не ввязывайся в худые-то дела.

Ночь была звездная. Тихо, тихо журчали ручьи. Черные тени от деревьев и домов падали на землю, не успевшую еще застыть. Лес маняще темнел вдали.

Савватька ждал их уже во всей амуниции, с дорожной сумой, с топором за поясом у ворот своей усадьбы, от которых остались одни вереи (притворы ушли на истоплю).