Наконец, с рук и ног нужно было снять шкуру до последних фаланг пальцев. Это самая трудная работа не только потому, что она пришлась на раннее утро утомительного дня, но и потому, что кожа на ладонях и подошвах крепкд прикреплена к мышцам и костям прочными, как проволока, сухожилиями.

Может показаться, что я с чувством разочарования упоминаю о том, что сами мы не убили ни одной гориллы. Наоборот, нас это вполне устраивало по двум причинам. Во-первых, животные очень строго охраняются законом. Во-вторых, это подтвердило, что у нас ни разу не возникла необходимость стрелять в величавые создания природы ради самозащиты. Африканцы не охотятся на горилл, и, честно говоря, я уверен, что стреляют они только в случае крайней опасности. Дальше к западу, в Икуме, на территории Ниге­рии, дело, по-моему, обстоит иначе, если судить по количе­ству черепов, которыми торгуют или которые держат в святилищах джу-джу. Причиной тому — малопочтенные при­вычки тамошних жителей.

Жители здешних гор живут бок о бок с гориллами, прекрасно различают по внешности все их семьи и могут более или менее точно сказать вам, в каком месте вы встретите ту или иную группу, как они будут выглядеть и сколько их в семье.

Ученые прилагают громадные усилия, чтобы разобраться в многочисленных и несхожих между собой подвидах горилл. Существуют горный и равнинный подвиды, причем последний уже исчезает и встречается лишь на небольшом пятачке на Востоке. В районе Ассумбо я наблюдал величайшее разнооб­разие окраски, сложения и размеров горилл, которое превы­шало все различия между подвидами, описанными в других районах Африки, где еще встречаются эти животные. Каж­дая горилла обладает индивидуальными отличиями и призна­ками семейного сходства. В одной семье у всех от мала до велика с самого детства одинаковые ярко-рыжие хохлы на макушке, в другой — все имеют почти целиком серебристо-серую окраску, в третьей — всех можно назвать «жгучими брюнетами». Разумеется, кроме этих признаков есть и другие, чисто возрастные, например седина, как и у людей.

Мы с нашим другом Афой много и долго преследовали горилл. Джордж однажды проник в середину большой груп­пы, слышал, как они сытно рыгают, вызвал возмущенный рев старого самца и видел, как они колотят себя в грудь сжатыми кулаками. Я обследовал несколько их «гнезд», которые представляют собой просторные помосты, приподня­тые на несколько футов над землей и сконструированные для сна на одну ночь при переходах с одного кормового участка на другой. Основу составляли согнутые к центру молодые деревца, сверху на этот «пружинный матрас» наваливались зеленые ветви с окружающих деревьев. В таких постройках я насчитал больше двух дюжин узлов, которыми животные привязывали лианы к деревцам, чтобы закрепить их в нужном положении. По большей части это были простые «бабусины» узлы, но среди них было три настоящих морских узла (один из них я вырубил и сохранил), хотя, без сомнения, они получились чисто случайно. Размер сучьев, наломанных и очищенных от листвы для постройки помостов, просто ошеломляет и свидетельствует о неимовер­ной силе животных.

Необычайная длина рук гориллы всегда вызывала недо­умение. Они, конечно, образуют отличные рычаги для выкор­чевывания деревьев и вполне удобны для хождения на четвереньках, но наблюдения в районе Ассумбо позволяют нам говорить еще об одном способе их применения, более важном, чем все другие. Чтобы передвигаться по обрывистой местности, мало одних ног, нужна еще пара рук, к тому же достаточно длинных. Руки гориллы как раз такой длины, что можно идти вверх по любой крутизне, пользуясь ими как дополнительной парой ног. Своими глазами я видел, как горилла спускалась с обрыва задом, страхуя спуск руками, — так поступил бы и человек в подобной ситуации.

Поздним вечером к нам прибыл второй по рангу вождь — его территория находилась как раз между Икомом и Тинтой — и объявил, что к нему пришел человек из Икома и предлагает продать детеныша гориллы. Привели человека — высокого, очень чернокожего малого, бегло болтавшего на пиджин-инглиш. Все это, не говоря уж о тех местах, откуда он явился, сразу же показалось мне подозритепьным. У него на руках сидела кроха черного цвета, которая задумчиво сосала свой большой палец, разглядывая нас с молчаливым любопытством. Я тут же решил, что мне совершенно необхо­дим этот гориллий младенец, который был похож на ребенка больше любого из виденных мной человеческих младенцев, если не считать героев рекламных фильмов.

Мы принялись торговаться. Я не собирался платить за детеныша больше, чем уплатил за громадного самца. И хотя мы могли бы дать за него и больше, это было бы нехорошо по отношению к нашим друзьям ассумбо. Владелец обезьян­ки никак не Желал этого понять.

— Бен! — позвал я во весь голос. — Зови Этьи сию минуту.

Наступила неловкая пауза: доблестный охотник приоса­нился и расппылся в самодовольной улыбке. Тут вбежал Этьи, наш придворный посланник.

— Этьи, — обратился я к нему, — ты можешь взять этот человек, совсем чужой здесь, и посадить его в тюрьму в Мамфе за добычу охраняемых животных, пока не вернется управитель района?

— Да, я очень даже можешь, — ответствовал Этьи, хотя прекрасно знал, что вряд ли это ему удастся.

Я обернулся к охотнику — так называемому охотнику. Передо мной стоял совершенно другой человек.

— Я буду плати вождю Олити восемь шиллингов за то, что он тебя привел, — сказал я, — из них он плати человеку своего племени, который тебе продал гоилу (так звучит «горилла» на пиджин-инглиш), шесть шиллингов. Вот тебе два шиллинга за беспокойство и на еду в чужих краях. А теперь убирайся, мигом!

И можете мне поверить — он мигом убрался. А мы со стариком вождем Олити посидели, посмеялись, вдоволь посудачили о «мясе» и о предках.

Странным и на редкость неудачным показалось нам то обстоятельство, что мы ни разу не встретили шимпанзе в естественных условиях. Мы много раз пробирались в места, где они должны были водиться во множестве, даже жили в таких местах неделями, и все же они ни разу не попались нам на глаза. Несколько раз я слышал громкие звуки напоминавшие голоса шимпанзе, но в лесной глуши никогда нельзя с уверенностью сказать, кто кричит.

Эту потерю нам возмещали наши ручные шимпанзе, которых перебывало у нас довольно много. Два молодых шимпанзе были нашими спутниками почти до конца путеше­ствия. Если бы ласковая и милая маленькая Мэри не умерла от простуды, то оба они вернулись бы с нами и до сих пор жили бы у меня дома, конечно, если бы выдержали англий­скую зиму.

Мэри прибыла к нам дождливым вечером, сидя на плече торговца из народа хауса. Он пришел с севера, где приобрел ее, чтобы перепродать европейцам на побережье. Мне она обошлась в два фунта — я не смог перед ней устоять. Очень грязная, со свалявшимися волосами, свисавшими на лицо, она больше, чем обычно шимпанзе, напоминала маленькую старушку. Но затем я заметил еще нечто такое, отчего у меня сердце перевернулось. Почти на всех пальцах ног и на нескольких пальчиках рук последние фаланги были раздуты, как шарики. Я знал, что в этих «шариках» поселились клещи-краснотелки и боль, наверное, была невыносимая.

Не успел я стать владельцем шимпанзе, как тут же понес ее за дом, усадил в ванночку с мыльной пеной и хорошенько вымыл. Вначале она орала так, что никакому младенцу с ней не сравниться, но к тому времени, как ее закутали в мохнатое полотенце, чтобы вытереть, она уже ворковала и что-то радостно приговаривала — самое что ни на есть человеческое поведение. Я тут же приступил к другому делу — начал оперировать все пальцы по очереди. Когда я наклонился над ней со скальпелем и пинцетом в руках, она снова раскричалась, но после первого надреза дернулась и затихла и в полной тишине только тоненько попискивала, как довольный ребенок, наблюдая за операцией с таким же любопытством, как и все присутствующие. Она отлично понимала, что мы избавляем ее от боли, мучившей ее, судя по всему, неделями.

Клещи — паразиты, которых полно в пыли возле челове­ческих жилищ. Они внедряются под ноготь, а там разраста­ются в мясистые белые мешочки порядочных размеров: сначала возникают просто небольшие болезненные нарывы, они все больше воспаляются, пока наконец последняя фаланга пальца не превращается в полость, заполненную гноем. У Мэри один из пальцев на ноге уже достиг этой стадии. Когда я срезал больную кожу, вся жидкость вытек­ла, и осталась торчать белая, оголенная кость. Ее пришлось ампутировать, а кожу обернуть вокруг оставшегося второго сустава. Это было ужасно больно, но Мэри только похныки­вала, а когда я кончил оперировать и перевязал все пальчики, она без всякого намека