дискуссия о том, откуда он доносится. Все африканцы, кроме Фауги и Гонг-гонга, уверяли, что крик раздается снизу, из долины. Джордж разумно воздержался от какого-либо высказывания. Я был в равной мере убежден как в том, что он раздается сразу со всех сторон, так и в том, что он исходит из одного определенного места. Но поскольку Фауги и Гонг-гонг родились на травянистых равнинах, я решил прислушаться к их мнению. Они оба утвержда­ли, что звук исходит из глубины длинной узкой долинки поднимавшейся по склону вправо от нас. Когда он раздался в третий раз, мы с Джорджем склонились к их мнению, хотя считали, что они сильно преувеличивают расстояние до источника звука.

Мы отделились от остальных и, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, двинулись в сторону звука. Он не становился ни громче, ни глуше, неизменно прозрач­ный и тоскливый, он долетал до нас в разреженном воздухе. Медленно пробирались мы через небольшие рощицы вверх по травянистым склонам, все выше и выше; звук манил нас, и теперь мы точно знали, откуда он доносится. Долинка сузилась и перешла в расщелину, звук делался все более пронзительным, а по мере того, как мы поднимались, разросся до такой мощности, какой я и вообразить не мог; признаться, в жизни не слышал, чтобы такой силы звук издавало живое существо. Когда он возникал и нарастал, воздух буквально дрожал. Этот звук можно было сравнить разве что с самой мощной пароходной сиреной. Мы выбра­лись на острый гребень и стояли среди куртин высокой травы, а неведомый звук гремел так, что у нас едва не лопались барабанные перепонки.

Я обернулся к Фауги и спросил, кто считается обладате­лем этого мощного голоса на его гористой родине, — он говорил как-то, что там его тоже слышали. В промежутке между загадочными воплями он со смехом заявил, что, по поверью, так духи предков выражают свое недовольство, а чем — никто не знает. Как видно, такое сообщение оскорбило существо, издающее звук, — оно вдруг замолкло. И тут я призадумался: а что, может быть, и вправду это исстрадав­шийся бесппотный дух какого-нибудь деревенского старей­шины? Мы стояли в глупейшем попожении.

Я не намеревался отступать даже перед сгущающимися сумерками — ведь мы почти докопались до разгадки тайны! Я уселся, где стоял, и, как осел, отказался двигаться с места, испепеляя взглядом любого, кто дерзал нарушить тишину. Минуты шли за минутами. Мы следили, как ползут тени гор, поглощая друг друга. Отчужденный от земли мир, затопля­емый почти осязаемым безмолвием...

И тут произошло нечто неожиданное. Из-под кочки, рядом с той, где я уселся, раздался знакомый жуткий свист; стоило мне резко дернуться, как он оборвался, не достигнув полной мощности.

— Окружай кочку! — закричал я. — Фауги, рви траву вокруг!

Мы сгрудились вокруг кочки и принялись вырубать траву. Справились очень быстро, но там ничего не оказалось. Растеребили каждый комочек земли — вдруг где-то зата­илось какое-нибудь насекомое, которое и окажется искомым преступником? Но ничего живого там не оказалось. Тут Джорджа осенило.

— Копайте! — приказал он, и мы принялись за дело.

Когда был снят верхний слой почвы, обнаружилось отверстие наподобие крысиной норки. Ход уходил круто вниз, и мы не без труда следили за его направлением, отбрасывая землю. На глубине примерно двух футов ход резко свернул в сторону. Фауги ткнул туда своим длинным ножом, и вверх брызнула струйка крови. Он бросил нож, сунул в норку руку и вытащил большую ящерицу. Извлечен­ная наружу, она издала слабое эхо крика, неизменно наводившего на всех ужас, и испустила дух. У нее был перебит позвоночник.

Так вот каков наш невидимый дух! Неудивительно, что никто не догадывался об этом. Ящерицы — народ молчали­вый, за исключением геккона, и никогда еще не было замечено, чтобы какая-нибудь из них свистела, как пароход­ная сирена в тумане. Этот звук беспокоил, тревожил, едва не сводил с ума многих людей, живших в Африке, — теперь они будут знать, где искать возмутителя спокойствия. Это крупный сцинк (Lygosoma fernandi), обитающий на песчаных участках. Спина у него пестро разукрашена продольными полосами — черными с белым или черными и кремовыми, брюшко белое, а бока, щеки и кольца на хвосте — яркого вишнево-красного цвета. Местные жители приписывают сцин­ку массу ужасных свойств, уверяя, что укус его смертелен, а хвост — настолько могучее джу-джу, что даже вождя может превратить в бесноватого.

Прошло уже почти четыре года после нашего возвраще­ния из экспедиции, а я все еще не успел разобраться в анатомии этой ящерицы и выяснить, как же она издает этот чудовищный звук: нет времени, я до сих пор завален работой по вскрытию и изучению других, более важных для науки животных.

Вне себя от радости после удачной охоты, мы кое-как в пугающей полутьме добрались до остальных участников похода и все вместе отправились домой. Перевалив через гребень, мы наконец оказались в долине Тинта, но света было еще достаточно, и мы увидели — до дома примерно так же далеко, как было в полдень. Мы снова стали пробиваться сквозь траву и примерно через час наткнулись на еле заметную охотничью тропинку. Она ныряла в «мелкие зарос­ли». Мы окончательно запутались, как вдруг откуда ни возьмись из кромешной тьмы вынырнули трое местных охотников.

Мы выстроились в затылок друг другу, и охотники возглавили шествие, но под деревьями царила непроглядная тьма, и наша одежда непрерывно цеплялась за ветви. Тогда охотники объявили привал и принялись что-то искать в кустах. Они не говорили даже на пиджин-инглиш, а наши знания их родного языка пока еще покоились в колыбели, поэтому мы тоже не могли спросить, что они собираются делать. Наконец они нашли несколько небольших гнилых стволов и принялись шарить вокруг. Внезапно я увидел неяркие зеленоватые огоньки.

Через несколько секунд один из охотников протянул мне пригоршню светящегося вещества, я разглядел что-то вроде светящегося древесного гриба. Потом они перевернули гни­лой ствол, и под ним затеплились более яркие золотые огоньки. Это оказались светящиеся многоножки, охотники разломили их пополам и засунули в свои жесткие, как пружинки, волосы.

Мы снова отправились в путь следом за светящимися головами охотников, и каждый из нас нес кусочек светящего­ся гриба, чтобы указывать путь тем, кто шел сзади. По прибытии домой мы узнали, что остававшиеся там двое носильщиков из намчи проявили инициативу и дерзнули приготовить для нас обед. Мы обрадовались этому до глубины души, но наш повар Айюк просто рассвирепел.

Захватив керосиновую лампу и несколько ведер с водой, я удалился за дом принять ванну. Я не жалел воды; мыльные струи стекали на жесткую утоптанную землю, исчезая в отверстиях бесчисленных нор. Когда я вылил на себя последнее ведро, в углу дома послышалась какая-то возня и что-то длинное и черное метнулось прочь.

Я шлепнулся на него. Это был «завывающий дух» — он выскочил из-под нашего собственного дома.

Прогулка в горы, если не считать нашего похода за гориллой, была первой настоящей встречей с животным миром высоких нагорий. Их величавое одиночество и абсо­лютная отключенность от мира заворожили нас. Теперь мы наконец избавились от необходимости торчать возле дома, и нам очень хотелось узнать как можно больше о жизни этих нагорий. Я стал разыскивать умелого охотника, который Хорошо знает местность и согласился бы стать моим проводником в погоне за зоологическими тайнами. На счастье, я выбрал Афу, главным образом потому, что он приносил редких животных больше, чем другие, хотя каждый готов был стать моим спутником в дальних походах, чтобы поохо­титься на некоторых животных ради их вкусного мяса.. Но Афа, очевидно, был по призванию натуралистом.

У нас установился следующий распорядок дня: мы выхо­дили в горы, когда еще стоял густой, обволакивающий предутренний туман. Прихватив с собой немного еды и очень много курева, мы обследовали в основном те места, по которым проходила граница между высокими лесами и областью горных трав. Эта граница представляет собой нечто вроде крепостного вала, протянувшегося с востока на запад и отделяющего лесистые равнины и бассейн Попереч­ной реки от покрытых травами гор и долин, простирающихся к северу, по которым с водораздела стекают притоки громадной системы реки Бенуэ, впадающей в Нигер далеко на северо-западе. Высокий листопадный лес и горные травы фактически нигде не соприкасаются непосредственно друг с другом. Вдоль всего вала по гребню тянется пояс совершен­но особого горного леса — обиталище горилл и множества других редких животных.

Если идти на север от Мамфе, проходишь по более или менее ровной местности, покрытой лесами, где обитают животные, описанные во второй и третьей частях книги. Когда входишь в область отрогов северных предгорий, можно встретить несколько новых видов, отличающихся от преж­них, но по мере подъема по южному склону нагорья переме­ны становятся все более разительными; выше границы горного