доверию. И, не переставая улыбаться, Марина спросила:

– Что же необычного вы во мне находите?

– Ах, да все! – всплеснул маленькими руками ее неожиданный собеседник. – Прежде всего, конечно, глаза, – тут же принялся он объяснять. – Вы заметили, сударыня, какие глаза теперь у молодых женщин? Просто светоотражатели, а не глаза – ни отблеска мысли, ни тени внутренней жизни! У вас же – ровно наоборот. Я сразу это понял, едва взглянул на вас. А приглядевшись повнимательнее, заметил, как вы погружены в себя, – и лишь уверился в первом своем впечатлении.

Марина слушала с интересом, несмотря на то, что вообще-то не любила словоохотливых людей, которые на вопрос: «Как дела?» – начинают подробно рассказывать о своих делах.

Но старичок рассказывал не о себе, а о ней – и Марина удивилась тому, как самозабвенно он это делает. Да и говорил он по-старинному витиевато, и это тоже располагало к нему.

– Кроме того, – продолжал старичок, словно угадав ее мысли, – ваша речь тоже кажется необычной – ваши певучие и немножко надменные интонации, манера строить фразу. Музыка, музыка, милая барышня! Ведь вы москвичка?

– Нет, – покачала головой Марина. – То есть не совсем… Мой отец родился в Москве.

– В таком случае просто удивительно, как он сумел вам передать это чудесное московское «аканье»! – тут же восхитился старичок. – Впрочем, оно тоже звучит у вас как-то необычно… И вообще – вы необычный человек, как я и посмел заметить. Это чувствуется просто-таки по всему.

– Спасибо, – кивнула Марина. – Но ведь и вы производите подобное же впечатление.

– Ну, мне-то просто положено быть необычным, – заявил старичок.

– Почему же? – удивилась Марина.

– Потому что я работаю в лавке древностей. Этакий, знаете ли, диккенсовский персонаж. Я – антиквар! Ах, простите, сударыня, да ведь я не представился, – вдруг спохватился он. – Павел Афанасьевич Толпежников, прошу любить и жаловать.

– Марина Стенич, – в свою очередь представилась Марина.

– О! – обрадовался Павел Афанасьевич. – А ведь я, пожалуй, имею честь знать о вашем батюшке! Точнее говоря, обо всем семействе вашем. На Арбате жили, в Гагаринском, не так ли? Достойнейшие, достойнейшие были люди, можете гордиться происхождением, сударыня!

Марина решила, что сейчас он начнет расспрашивать ее об отце – судя по тому, как мгновенно он вспомнил и фамилию его, и даже местожительство. По правде говоря, ей не очень хотелось заводить сейчас долгий рассказ – а иным просто не мог быть ее рассказ об отце. И к чему – чтобы удовлетворить чье-то краеведческое или геральдическое любопытство?

Но Толпежников об отце расспрашивать не стал, заметил только мимоходом:

– Я ведь историей интересуюсь – опять-таки по долгу службы, старинными предметами занимаясь. Скажите, – вдруг спросил он, – а не докучает ли вам это заведение, не раздражает ли?

– Нисколько, – пожала плечами Марина. – Вы думаете, я должна сидеть непременно в «Славянском базаре»? Здесь хорошо: каждый сам по себе, и никто не мешает думать о своем.

– Жаль, – почему-то огорчился Толпежников. – А я думал, сиденье здесь вас утомляет, и лавку свою хотел вам показать.

– С удовольствием, – тут же сказала Марина. – «Макдональдс» меня не раздражает, но лавку вашу я с удовольствием посмотрю.

Ей легко было с кремовым антикваром и действительно хотелось посмотреть его лавку. И вопросы он задавал простые, приятные – не те мучительные вопросы, которые она сама себе задавала все утро…

– В таком случае – я весь к вашим услугам! – радостно воскликнул Толпежников. – Это совсем рядом, у Палашевского рынка. Потому я в «Макдональдс» этот и захаживаю иногда, – пояснил он. – Внук любит здешние резиновые котлеты – ну, а я только молочко сладенькое пью.

Пока они шли к Палашевскому рынку, Павел Афанасьевич рассказывал о том, что антикварный магазин, собственно, принадлежит его сыну, а он с удовольствием торгует, несмотря на годы, чтобы не терять квалификации.

– Пожилому человеку просто не по силам держать свое дело, – объяснял он, семеня рядом с Мариной. – Современный бизнес, знаете ли, Мариночка, требует совсем особых душевных качеств. Твердости, знаете, иногда просто беспощадности. Будь я владельцем лавки, разве достало бы у меня душевных сил на то, чтобы попросту любоваться старинными вещами? Уверяю вас, мне было бы не до них! А думал бы я о бандитах, о налогах и муниципальных службах…

Магазин, к которому привел ее Толпежников, располагался в полуподвале. Над лесенкой, ведущей вниз, красовалась бронзовая вывеска: «Лавка древностей». Увидев вывеску, Марина улыбнулась. И правда – диккенсовский мир! Впрочем, над вывеской поблескивал холодный глаз телекамеры.

В двери что-то загудело и щелкнуло, едва они спустились по ступенькам. Павел Афанасьевич потянул за большое медное кольцо – за дверью звякнул колокольчик, и они вошли в лавку.

Все это выглядело загадочно, таинственно – и все было совершенно естественным в том пространстве, в котором так неожиданно оказалась Марина.

– Собственно, лавка уже закрыта, – объяснил Толпежников, делая приглашающий жест рукой. – Сегодня ведь воскресенье, мы работали только до двух. Поэтому вы посмотрите все без помех и с удовольствием!

– Спасибо, – сказала Марина. – Я не стану вас надолго задерживать, спасибо.

Наверное, по контрасту с шумным Тверским бульваром и «Макдональдсом» эта удивительная лавка действительно поражала воображение.

Старинная мебель – красного дерева, из мореного дуба и карельской березы – была расставлена в ней так, что непонятно было, на продажу предназначены все эти изящные предметы или просто для украшения