Старую вывеску с надписью Гараж еще можно было разглядеть, но самих Парри в доме уже не было. Какая-то женщина, добрая душа, сообщила мне, что вся семья давным-давно переехала в город. Лет двадцать тому назад, уточнила она. Поинтересовалась, знаю ли я об аварии. Немного. Вот все они и переехали в город, закончила она рассказ. Они ведь еще живы, да? — спросила я с надеждой. Женщина пожала плечами.

Отец Последнего был единственным, кого я могла попытаться разыскать спустя столько лет. Где сейчас находился сам Последний, я не представляла. Я вообще не была уверена, что хочу встретиться с ним. Мне надо было лишь узнать о нем как можно больше. И тогда, надеюсь, я узнаю больше о себе. Или все дело в ностальгии? Это как необходимость дышать воздухом того мира, который когда-то отражался в его глазах. Или дотрагиваться до связанных с ним предметов.

Я спросила, осталось ли еще что-нибудь от гаража. Синьора сказала, что нет, и махнула рукой в сторону дороги. Там виднелись куски старого брезента и старые шины блеклого серого цвета, наполовину вкопанные в землю, — они выстроились в ряд и напоминали небольшую изгородь. Она тянулась по обочине, указывая путь, и вдруг обрывалась. Я подошла к шинам и прикоснулась к ним. Последний, произнесла я совсем тихо.

Наверное, имело смысл добраться до Удине и повидаться с тем священником — но это было не так просто. К тому же возможность встретиться лицом к лицу с Либеро Парри, мифическим отцом, привлекала меня гораздо больше. Интересно, Последний все придумал, или Либеро Парри на самом деле существовал, такой, как в его рассказах? Что делать — в молодости чего только не выдумывают про своих родителей. Они являются одновременно самой невероятной и самой главной из выдумок.

Мои родители не покончили с собой, выпив яд в своем имении в Бастеркиевице. Они умерли в Сибири. Как рабы.

И я направилась в город. Либеро Парри занимается перевозками на своем грузовичке. Грузовичок он ставит в небольшой гараж, который одновременно является конторой. Там и вывеска имеется: Перевозки. На стенах фотографии гоночных автомобилей. И моторов. Под каждой фотографией подпись, сделанная вручную аккуратным каллиграфическим почерком, с небольшим наклоном вправо. Горный серпантин на Колле-Тарсо, сообщает одна из них.

Несколько часов я бродила неподалеку, дожидаясь его возвращения. Но когда он все- таки пришел, подойти не решилась. И наблюдала издали. В автокатастрофе Либеро Парри лишился ноги. И, видимо, повредил правую руку, поскольку почти не пользуется ею и всячески оберегает. Но может, к примеру, держать руль или отбрасывать со лба волосы. Либеро Парри. Значит, ты действительно существуешь.

Время от времени я прячу руки под шаль или жакет и играю Шуберта. Мне нравится ощущать беглые прикосновения собственных пальцев. В голове у меня звучит музыка, и никто об этом даже не подозревает. По моему лицу видно лишь, что я блуждаю где-то далеко, вся в своих мыслях. А на самом деле я играю Шуберта.

На следующий день я собралась с духом и перешла через дорогу. Объяснила, кто я такая. Объяснила, что когда-то несколько месяцев жила с Последним бок о бок. В Америке. Мы продавали рояли. Кстати, меня зовут Елизавета.

Он повторил вслух мое имя, словно пытаясь вспомнить, где мог его раньше слышать. Да, вполне возможно, сказал он. Возможно, Последний упоминал о вас.

Уже тысячу лет я не слышала, чтобы кто-то произносил это имя. Кто-то, кроме меня. Глупо, конечно, но, кажется, я только сейчас убедилась, что Последний существовал на самом деле, независимо от меня.

Удивительно, что детали нашего прошлого по какой-то неведомой причине продолжают свое существование и после того, как уходят из нашей жизни. Мало того — они развиваются и каждый день приносят все новые плоды, хотя мы понятия не имеем, что делать с таким урожаем. Бессмысленное и совершенно ненужное упрямство.

Мы сели друг против друга. Контора оказалась крошечной комнатой. Не знаю, как это вышло, но мы сразу нашли общий язык. Он очень нервничал: Флоранс уже заждалась, и ему пора домой. Казалось, он даже побаивается жены. У всех мужчин в определенном возрасте появляется такой страх, но Либеро Парри от них отличался: своей кротостью он напоминал послушное домашнее животное. Наконец он, по его словам, уже настолько опоздал, что осталось только выбросить это из головы. И сам рассмеялся собственной шутке. Не зря меня Либеро назвали — по-итальянски это значит «свободный», сказал он с улыбкой. Пытаясь убедить в первую очередь себя.

— Не могу представить себе сына, вместо машин ремонтирующего рояли, — сказал он мне.

— Он знал в этом толк.

— Да уж. Небось каждую минуту спрашивал, где тут мотор.

— Нет, он на самом деле знал толк в роялях.

— Зарабатывал-то хоть много?

— Ну, как сказать…

— Впрочем, о деньгах он мог не думать…

— Вот как?

— Ну да. Он же богач.

— Кто богач? Последний?

— Он вам не сказал?

— Мне известно только одно: у нас обоих за душой ни гроша не было.

— Ошибаетесь, милая синьора.

— Тогда почему он зарабатывал себе на жизнь продажей роялей?

— Он легко мог стать богатым, стоило лишь захотеть. Рассказать вам все с самого начала?

— Расскажите. Очень интересно.

— История довольно запутанная и долгая.