По ним психушка плачет.

9.17 вечера.

Поверить не могу. Чего только в молодости не натворишь. Спустя много лет я перечитала свой дневник. Неужели эта девушка действительно я? С трудом себя узнаю. И как только мне в голову такое приходило? Теперь воображение уже не то, что раньше. Многое уходит с годами. Наверное, всё, без чего вполне можно обойтись.

Но история с разрушением семей — что-то совершенно невообразимое. Разрушать семьи. Надо же было до такого додуматься. Я никогда ничем подобным не занималась. Некоторые семьи я даже до сих пор помню. Коулов, к примеру. Замечательные люди. Сын у них был сущее наказание, но я в нем души не чаяла. Рыжие волосы, веснушки. Хорошенький, как картинка. И сущий дьяволенок при этом! Каждый раз, когда приходила заниматься, я приносила ему какой-нибудь подарок. Очень скромный, потому что я не кривила душой, когда говорила про свою бедность. Я действительно была очень бедна. Чертовски бедна.

Молоденькая девушка, у которой нет никого в целом мире. Теперь, глядя с высоты своих сорока лет, я кажусь себе маленькой и чужой, совершенно запутавшейся, но при этом, несмотря ни на что, чрезвычайно гордой: девочка с прямой спиной и аккуратно причесанными волосами, которая уверенно движется вперед, не представляя, куда именно ей идти.

А мистер Фаррел, такой высокий и элегантный? думаю, у него все сложилось не очень удачно — моими молитвами. Он стоял в спущенных штанах перед рыдающей женой. Такого он, конечно, не заслужил. Я его запомнила как вежливого и обходительного мужчину. Для американца он был слишком аристократичен. Конечно же, я в него влюбилась. О чем он думал, когда провожал меня? Кто знает. До сих пор помню его запах — однажды он наклонился ко мне, когда я уже собиралась выходить из машины, и поцеловал в щеку. Сейчас мне столько же лет, сколько было ему тогда, и теперь я понимаю, что значил тот поцелуй. И о чем мистер Фаррел думал. Теперь я знаю все об острых терзаниях, которые испытываешь, когда твои желания моложе тебя самого, я угадываю их в улыбке мужчины, провожавшего меня взглядом. Но тогда… Я даже почувствовала легкое разочарование. Так отец целует дочь, подумала я. Я сама не знала, чего ожидать. Я вообще ничего не знала. Просто удивительно, что ты ведешь себя как взрослая, когда еще ничего не смыслишь в реальной жизни, в жизни взрослых.

Я прекрасно понимаю, что писала все это для Последнего. Каждый день я оставляла, якобы случайно, свой дневник на самом видном месте, а Последний читал его и возвращал назад. Мы никогда не говорили об этом. Но я точно знала, что он его читает. Мы оба пребывали словно в заточении, молодость казалась нам какой-то невероятной ссылкой, и единственное, что оставалось, — при помощи воображения создавать то, чего у нас не было. Истории. У Последнего была дорога, состоявшая из поворотов, собранных по всему миру и соединенных в пустоте. Я писала для него. Для себя. Черт его знает.

Мы жили в своем мире. Изолированные от всего.

Лишь сейчас мне становится ясно, что это было лучшее время в моей жизни. Те несколько месяцев, что я провела с Последним. Разъезжая в фургоне с роялями. Открывая по вечерам дневник. Для него. Иногда я записывала рассказанные им же истории. Я превращала его в героя романа. Мне нравилось выдумывать. Я хотела объяснить ему, что он особенный, один из тех, о ком пишут в книгах или о ком он читает в комиксах. Герой. Наверное, я хотела узнать, был ли он героем на самом деле.

Признаться ему в этом? Да ни за что.

Я никогда не отличалась разговорчивостью. Я образованная, приветливая, но не более того. В какой-то момент, в молодости — уже не помню, когда именно, — я замолчала, и оставалось только смириться с этим.

Дневник. Я много писала. Письмо — причудливая форма молчания.

Я отправилась в путь неделю назад, села в Риме на поезд и приехала сюда. Нужную деревню нашла не сразу — Последний ограничился лишь туманными указаниями. Тысячу раз я уже была готова повернуть обратно, но устояла перед искушением и наконец оказалась перед старым деревенским домом, одиноко стоящим посреди поля. Еще можно было, хоть и с трудом, разглядеть на стене старую вывеску: Гараж Либеро Парри. Безумие какое-то, иначе не скажешь! Но как же здорово, что мы способны совершать такие безрассудные поступки. Мужу я сказала, что мне надо кое-куда съездить, причем непременно одной. Он меня понял. Забыла упомянуть, что я все-таки вышла замуж за Василия Зарубина (Василий, любовь моя), родила двоих детей и получила возможность наслаждаться всеми благами обеспеченной и спокойной жизни. У нас прекрасный дом в Риме, за Пьяцца-дель-Джезу, а летом мы ездим к морю, на остров Менорка, куда иногда долетают порывы ветра с океана. В нашем доме много картин. Рояля нет, как я и говорила. В этом я осталась верна себе. Иногда напеваю Going back. Тихо-тихо.

Я счастлива, как должна быть счастлива любая женщина в этом безоблачном возрасте. Милые слабости и очаровательные шрамы. Иллюзии о людском благородстве рассеялись, и я научилась ценить поистине бесценное умение людей уживаться с их собственными недостатками. И стала милосердной. Как к себе, так и к другим. Теперь я готова к наступлению старости, я клятвенно пообещала провести ее ни в чем себе не отказывая и делая глупости. Если взрослая жизнь дала тебе то, чего ты хотел, то последующая старость будет сродни второй молодости: гуляешь и играешь сколько влезет, и никто тебе этого не запретит.

Я счастливая женщина, и, вполне вероятно, мое счастье связано с тем днем, когда я стояла одна-одинешенька перед старой вывеской Гараж. Могу поклясться, что о Последнем я не вспоминала уже много лет, как и о роялях и десятицентовых уроках. Я никогда ничего не