— Да-да, я тебя вижу, глупый кот. — Агата решила не обращать внимания на его просьбы. Она попыталась есть яичницу медленно, но четырех движений вилкой хватило, чтобы исчезла последняя крошка. — Пожалуй, на мытье посуды уйдет больше времени, чем на еду. Знаешь, я удивляюсь, что обо мне до сих пор не написали в «Ежедневном Доте». Как же, такой скандал! С другой стороны, госпожа Октар так не думает, верно? А, я же не рассказала, что встретила госпожу Октар. Она спрашивала, как ты поживаешь.

Вставать и мыть посуду Агате не хотелось, поэтому она перевернула страницу. И мгновенно увидела среди множества печатных слов — как сразу же различила бы свое имя в гуле голосов на вечеринке, — имя «Гектор Стопак». Рубрика «Дела судебные» с глупой картинкой, изображающей весы.

— О, Господи! О, святая Вальпурния! — воскликнула Агата, прикрыла страницу рукой, свернула газету, и только когда имя Гектора и рассказ о том, что он сделал, оказались надежно спрятаны, вытащила руку.

Ахилл тем временем готовился запрыгнуть ей на колени. Он пританцовывал на месте, переставляя лапы то на миллиметр вперед, то на самую чуточку влево, вычисляя правильный угол полета сквозь узкий просвет под столом, потом передумал и встал на задние лапы, поставив передние Агате на колени, словно маленький мальчик, который хочет, чтобы его взяли на руки.

Агата подняла его, положила на плечи, словно боа, и стала поглаживать (Ахилл благодарно мурлыкал), устремив пустой взгляд на объявление о зимней распродаже в универмаге Брауна на первой полосе, под которой скрывались рассказы о мебели, сгоревшей на свалке, и о квашеной капусте, и еще кое-что похуже. Так она и сидела, глядя в пустоту, а Ахилл, закрыв глаза, блаженствовал на ее плечах, пока минутная стрелка будильника на окне с еле слышным щелчком не встала на отметку «VI». Половина восьмого.

— Время идет, — сказала Агата и встала, чтобы вымыть посуду.

Пока кипятился чайник, Ахилл с обиженным и надутым видом расхаживал по кухне, а Агата тем временем решила сосчитать, сколько мелочи осталось у нее в кошельке. Кажется, не так уж много — купить завтра утром билет на трамвай, и почти все. На поездку к «Золотому ангелу» и обратно точно не хватит.

— Я бы туда не пошла, — сказала Агата. — Но я обещала.

Она высыпала деньги на сушилку и начала считать, сбрасывая монетки в ладонь. Оказалось достаточно для двух поездок на трамвае. «Съездить туда и обратно, а на работу пойти пешком? Или туда сходить пешком, а обратно и на работу — на трамвае? Или туда поехать, а обратно пойти?»

Чайник вскипел. Агата высыпала монеты назад в кошелек. «У Гектора наверняка что-нибудь останется. Не мог же он потратить все».

Она вымыла посуду, вытерла ее и поставила в буфет, за все это время ни разу не посмотрев в сторону газеты, которая по-прежнему лежала на столе.

Потом она опустила закатанные рукава блузки, оправила юбку, причесалась перед зеркалом — и больше целых два часа до самой встречи с Мамой Чезаре делать было нечего. Совершенно нечего. Только читать газету.

Агата присела на кровать. Газету оттуда было видно. Агата легла и, в который раз, поглядела на пятна на потолке. Снова села. Газета никуда не делась. Агата вернулась к столу, оперлась на него ладонями, поставив их по обе стороны газеты, и стала на нее смотреть. Смотрела довольно долго, а потом сгребла ее обеими руками и смяла в ком. Встревоженный шумом Ахилл прекратил вылизываться и обвел комнату удивленным взглядом.

— Вот так-то! Я не могу здесь оставаться. Ахилл, мы уходим.

Сказав это, Агата надела пальто и выпустила Ахилла на улицу. Однако не успел будильник протикать и десять раз, как она вернулась и схватила со стола газетный ком.

В нем была спрятана тайна — нечто такое, в чем Гектор раскаивался, в чем ему было бы стыдно признаться, — и поэтому, решила Агата, он не должен знать, что она вообще покупала газету. Какая разница, что она ее не читала — кто в это поверит? Гектор просто об этом не узнает. Агата подошла к ограде канала и уронила газету в воду. В слабом свете фонарей было видно, как белый бумажный ком плывет по черной воде, медленно разворачивается, словно бутон розы, и тонет.

Агата пошла дальше, довольная собой. Она гордилась своей твердостью: решила, что не будет подсматривать, — и не подсматривала. Она даже позволила себе подумать, что у нее есть некоторое моральное превосходство над Гектором. Он сделал что-то плохое, а она его простила. Более того, он пытался ее обмануть, но она все равно простила его. А для того, чтобы оградить его от мук и доказать, как сильно его любит, она обманет его, притворившись обманутой. Бедная Агата, как мало она знала о лжи!

Было бы слишком утомительно пройти весь путь до центра вместе с Агатой. Не надо смотреть, как она стоит у окна «Трех корон», рядом с замершими детьми, которым велели «подождать десять минут», и прислушивается, не донесется ли изнутри голос Гектора, а потом подходит к двери, поднимает руку, замирает — и торопливо устремляется прочь, когда дверь внезапно распахивается. Слишком больно. Зачем вам знать, что она перешла дорогу, прежде чем дойти до Александровской улицы. Это слишком личное. Не стойте с ней на Зеленом мосту, глядя, как течет внизу черная вода, порой поблескивая в свете фонарей. Слишком холодно. Постарайтесь не заметить, как она украдкой бросает взгляд на лучащиеся теплым сиянием окна квартиры Октаров. Это ее дело.

Не докучайте ей, пока она идет по Соборной улице, от одного пятна света до другого, от одного до другого, — она слишком погружена в свои мысли; и не поднимайтесь вслед за ней по ступеням собора, чтобы постоять несколько минут у запертых дверей — если она и хочет что-то сказать, эти слова не для ваших ушей. Почему бы не пройти немного вперед? Подождите ее у «Золотого ангела».

Никак нельзя сказать, что Агата торопилась на встречу с Мамой Чезаре, однако когда она добралась до кофейни, едва пробило девять, а она уже замерзла. Она дотронулась до блестящей, гладкой дверной ручки, так непохожей на ручку «Трех корон» и вошла в ярко освещенный мир тепла, спокойствия, пара, миндаля и кофе.

В «Золотом ангеле» было еще полно народу: пары, зашедшие поужинать после представления в Оперном театре, юноши, желающие поразить своих подружек чашечкой эспрессо и сигаретами, холостяки с обтрепанными манжетами, готовые скорее заплатить, чтобы кто-то другой приготовил им ризотто, нежели подвергнуть риску пожара свою собственную кухню. Впрочем, Агата все-таки нашла свободный столик в углу, далеко от окна, сняла перчатки, положила их перед собой и стала ждать. Вскоре перед ней возникла Мама Чезаре.

— Ты рано, — сказала она не очень-то дружелюбно.

— Извините. Но мне сейчас все равно больше нечего делать. Я думала посидеть здесь и подождать.

— Что закажете?

— Только кофе, больше ничего. Спасибо.

— Сейчас вернусь. Но мы открыты до десяти. Может быть, ты хочешь газету?

— Нет! — сказала Агата несколько более решительно, чем ей хотелось бы. — Нет, спасибо. Только кофе.

Мама Чезаре отправилась к кофейной машине, поколдовала над рычажками и кнопками, погромыхала старой оловянной кружкой и вернулась с великолепным, трепещущим, пышным капучино — настоящим кучевым облаком в чашке. Но шоколадки на блюдце на этот раз не было.

Мама Чезаре порылась в кармане фартука, вытащила маленький блокнотик с листочком копирки и выписала счет.

— Ой, — сказала Агата, — у меня нет с собой денег.

Мама Чезаре посмотрела на нее сверлящим взглядом и забрала счет.