задней части трамвая было два свободных места, глядящих друг на друга через проход. Агата терпеть не могла эти места, поскольку там волей-неволей приходится сидеть лицом к лицу с пассажиром напротив, но все-таки села. Сначала она смотрела в пол, потом без особой надобности порылась в сумочке — а потом, на второй остановке по набережной, когда кондуктор прокричал: «Улица Ясеневая!», трамвай наполнился пассажирами.

Они втиснулись в трамвай, покинув холодную и влажную набережную, и семерым из них пришлось остаться стоять. Хватаясь за красные кожаные висячие ручки, они побрели по проходу, и вдруг Агата обнаружила, что прямо напротив нее остановилась госпожа Октар из кулинарии.

Обе они совершенно синхронно сделали одно и то же: посмотрели друг на друга, признали в женщине напротив старую знакомую, соседку, которую давно уже не видели, улыбнулись и одновременно радостно сказали:

— Здравствуйте! — А затем вдруг вспомнили, отчего так долго не виделись, и на лица их легла тень замешательства.

— Здравствуйте, госпожа Стопак! — сказала госпожа Октар.

— Здравствуйте, госпожа Октар! — сказала госпожа Стопак.

— Как поживаете? — спросила госпожа Октар.

— Спасибо, хорошо, а вы как?

Госпожа Октар пошевелила губами, но не сказала ничего, кроме едва слышного «гм».

Больше говорить было не о чем. Госпожа Октар притворилась, что смотрит в окно. Агата развернула газету и притворилась, что читает.

«Квашеная капуста, квашеная капуста, квашеная капуста», — читала она. Трамвай медленно продвигался вперед, Агата потихоньку закипала. «Она не имеет права судить меня. Я не сделала ничего дурного. Не сделала! Мне нечего стыдится. Она ничего не знает!»

Госпожа Октар упиралась бедром в коленку Агате. От прикосновения грубой ткани зимнего пальто кожа горела и чесалась. Агата представила, как на колене появляется рельефный узор, похожий на решетку вафельницы, и разозлилась. Она попыталась слегка подергать ногой, чтобы немного досадить госпоже Октар, а может быть, даже заставить ее отойти, не показавшись при этом грубой и невежливой. Внутри у нее все кипело от злости.

По проходу, собирая плату за проезд, пробирался кондуктор с полукруглой сумкой на груди, из которой выуживал сдачу. Для того, чтобы открыть кошелек, госпоже Октар понадобилось отпустить ручку. Пытаясь не потерять равновесие, она слегка подалась вперед и сдвинула газету, которую держала Агата. Дамы обменялись ледяными улыбками и подняли брови. Агата разглядела в кошельке госпожи Октар маленькую карточку с моим изображением и почувствовала мгновенный укол совести.

— Зеленый мост! — прокричал кондуктор и позвонил в колокольчик.

— Мне выходить, — сказала госпожа Октар.

— Да, — сказала Агата.

— А вам, кажется, немного подальше?

— Да.

— Тогда до свидания.

— До свидания.

Госпожа Октар одарила Агату еще одной ледяной улыбкой и сделала несколько шагов, чтобы встать у задней двери. А потом, прежде чем спуститься по ступенькам и раствориться в темноте, прежде чем отправиться в свою уютную квартиру над кулинарией, в объятия ароматов корицы и первосортного бекона, она оглянулась и обнаружила, что Агата смотрит прямо на нее. И тогда госпожа Октар сказала:

— Я жалею, что много лет назад не сделала того, что сделали вы.

И сошла с трамвая.

Остаток пути до Литейной улицы Агата провела с открытым ртом, глядя на место, где только что стояла госпожа Октар, и размышляя о том, какая же это удивительная, непостижимая тайна — чужая жизнь. Она была так поражена, что забыла собраться с духом для прогулки по Приканальной улице.

Агата ненавидела ходить по Приканальной улице. Когда растаял снег, укрывавший ее в первую ночь, она потеряла всякое очарование. Брусчатка была старой и разбитой, перила вдоль канала — неровными и ржавыми, и разбитую лампочку в фонаре все никак не меняли, хотя Агата и обращалась в отдел уличного освещения. По всей видимости, до Приканальной улицы никогда ни у кого не доходили руки, а пойти к Тибо и потребовать принять меры представлялось невозможным.

Ахилл узнал ее шаги в темноте, бесшумно спрыгнул с оконного карниза и с мурчанием стал тереться о ее ноги. Агата нагнулась и почесала его за ушком.

— Знаю, знаю. Я тоже тебя люблю.

Ахилл обошел ее кругом, забежал немного вперед и тут же, весело мяукнув, вернулся. Он составлял ей компанию.

Агата подходила к дому Гектора осторожно, боясь поскользнуться на грязной брусчатке. Ключи она сжимала в кулаке, словно кастет: стальные и медные шипы торчали между пальцев, готовые вонзиться в первого же алкоголика, выступившего из тени.

Что же до Ахилла, то ему на Приканальной очень даже нравилось. После того, как Гектор притащил его в коробке из квартиры Стопака, его целую неделю не пускали на улицу. Когда же, наконец, ему разрешили выйти на разведку, он сразу почувствовал себя здесь как дома. Ему нравилось все, что раздражало Агату. Ему нравились грязь и тени, опасности и угрозы. Ему нравилось, что никто (кроме Агаты) никогда не прикрывает как следует крышки мусорных баков, нравилось, что вокруг шныряют крысы, нравились покосившиеся сараи с плоскими крышами (на которых летом так славно принимать солнечные ванны), нравились красавицы-кошки с соблазнительно поднятыми вопросительными знаками хвостами, нравились полночные схватки, но больше всего нравилась Агата. Пробираясь по улице, он шел плавной походкой боксера, готовый в любую секунду выпустить кинжально-острые когти, но в обществе Агаты превращался в маленького котенка, ждущего, когда же его приласкают и погладят.

Пока Агата пыталась попасть ключом в замочную скважину, Ахилл терся о ее ноги.

— Да-да, я знаю, ты голоден. Сейчас, подожди немножко. Здесь так темно, что я ничего… Готово!

Дверь распахнулась, и Ахилл проскользнул мимо Агаты, как она когда-то проскользнула мимо Гектора. Но сегодня Гектора не было. Квартира была пуста. Когда Агата повернулась, чтобы закрыть дверь, только тени ждали ее на пороге. Она замерзла, ей было одиноко, а где-то на краю сознания формировался ужасный вопрос, который она предпочла проигнорировать.

— Ну-ка, давай мы тебя покормим.

Ахилл одобрительно изогнул хвост, наблюдая, как Агата достает из шкафчика под раковиной консервную банку и выкладывает рыбу в его блюдце. Затем он издал дребезжащее мурчание, похожее на далекий звук возвращающегося в порт парома, и приступил к еде.

«Так, а что насчет моего ужина?» — подумала Агата и заглянула в буфет. Там лежал кусок черствого хлеба и одинокое яйцо. «Яичница с гренками. Очень-очень маленькая яичница с гренками. Никто еще от этого не умирал».

Она натерла хлеб чесноком, порезала его на кусочки и обжарила до золотистой корочки, потом разбила яйцо, поперчила его и отправила на сковородку. Одновременно она объясняла Ахиллу свои действия, шаг за шагом, как когда-то объясняла ей бабушка, так, чтобы Ахилл когда-нибудь сам смог приготовить себе яичницу с гренками — если у него возникнет такое желание.

Когда яичница была готова, Агата выложила ее на голубую тарелку, села за стол и развернула газету. Читать там было решительно нечего. Кто-то поджег старый диван, валявшийся во дворе многоэтажного дома, и начальник пожарной бригады Свенсон строго предупреждал, что такое хулиганство может повлечь ужасные последствия.

— Пожар небольшой, никто не погиб, — сказала Агата Ахиллу. — Знаешь, в каком-то смысле я рада, что живу в городе, где такая новость может попасть в газеты. Если им больше не о чем писать, значит, мы можем спать спокойно.

Ахилл ничего не ответил, только перевернулся на спину и развесил лапы в стороны, предлагая Агате почесать ему животик.