Куцелий развел руками. Не похоже, что шутил, да и чересчур далеко забрались, лицо было бледное и осунувшееся, глаза смотрели виновато, но взор был ясен и небрехлив. Даже чересчур ясен и чересчур небрехлив.
– Это для последнего подвига, – сообщил он. – Вы думаете, Сатана допустит к себе человека с мечом? Вы же понимаете сами, что если красивый и с такой развитой фигурой мужчина идет с мечом в руке, то это герой, которому нет равных. А Сатана – это, скажу вам, противник… Единственный шанс сойтись с ним лицом к лицу – это прикинуться простолюдином. К счастью, такие развитые фигуры бывают и у простых селян… Ну, разумеется, не сами по себе, а с помощью вторых отцов… Ну, вы же понимаете, что у многих героев по два отца: один смертный, а другой тот самый… который под видом отсутствующего мужа приходил к ничего не подозревающей жене… Конечно, рано или поздно эти молодые простолюдины дознаются о своей высокой… голубой… благородной или просто королевской крови, берут меч подлиннее и пускаются добывать… э-э… возвращать себе законные права наследования на земли, города, села, людей, коров и кур, а также на сладкое право первой брачной ночи. Будем надеяться, что, пока вы будете с простым молотом в руке, Сатана сочтет вас за молотобойца, подыскивающего заработок. За молотобойца, который еще не знает о своем высоком происхождении.
Неприятный холодок пробежал по всему телу. Куцелий отводит взор, что-то недоговаривает, но прижимать бесполезно: все равно не отличу, где брешет, где не брешет. С этими умниками всегда так.
Замедленными движениями я снял через голову ременную перевязь, поставил меч в угол рядом с копьями. Даже в простых ножнах он выглядел блистающим и грозным, а отполированная моей шершавой ладонью рукоять сверкала на уровне наконечника копья.
Без меча ощутил себя осиротевшим и неприлично раздетым. Куцелий сочувствующе наблюдал, как я с неохотой нагнулся над молотом, пальцы коснулись с осторожной брезгливостью, сомкнулись на рукояти из простого серого дерева.
– Тяжеловат?
– Нисколько, – буркнул я. – Рукоять коротковата… Его хоть бросать-то можно?
– Конечно, – удивился Куцелий. – Бросать можно все.
– А назад вернется?
Он посмотрел как на идиота:
– Это молот, а не женщина. Куда бросите, туда и побежите искать. Что-нибудь еще?
Я огляделся:
– Щитов, конечно же, нет? Даже простых?
– Щиты – это оборонительное, – сказал он нерешительно. – А герои, как я помню, всегда врага на его землях… бьют, крушат и повергают. Правда, со щитами надежнее… Но с другой стороны, такая великолепная фигура – и за щитом…
Я вышел за молодым магом, уже не оглядываясь. Молот пока не решил куда пристроить, то ли прицепить к поясу, то ли как-то за спиной, шел с угрожающим видом, насупившись от своей дурости и подозрительно поглядывая по сторонам. Молот покачивался в моей мускулистой руке, я уже сам искал глазами, по стене хотя бы грохнуть, оружие в руке просится применить…
– Коня опять менять? – спросил я почти враждебно.
– Это ж не переправа, – ответил он, защищаясь. – Но если вам хочется оставить себе предыдущего…
– Хочу, – ответил я твердо. – А то еще на козу пересадите. Итак, на борьбу со Злом?.. Я точно его сокрушу?
Куцелий сказал после минутного колебания:
– Вообще-то исход борьбы Добра со Злом чаще всего зависит от позиций судьи.
– А судьи кто?
Он взглянул с укором:
– Ну вы-то знаете.
Мне стало неловко, больше спрашивать не стал, молча добрался до своей каморки, рухнул на лавку и провалился в добротный богатырский сон, который могла бы прожечь только горячая слеза девственницы.
…Могучий рев подбросил едва не до потолочной балки. Я вскочил в кромешной тьме, сердце выпрыгивало из горла. Ударился о твердое, наткнулся на жерди, меня отбросило от холодной стены, покрытой не то сухой плесенью, не то толстым слоем копоти.
Рев повторился, страшный и требовательный. Сквозь грохот крови в ушах услышал еще голоса далеко внизу, затем вдруг возник слабый трепещущий свет.
Я находился в каменной комнате, задрапированной со всех сторон коврами, на полу медвежьи шкуры, но все равно каменной, страшноватой. А свет возник потому, что я сумел раскрыть слипшиеся глаза: желтый огонек в плошке с бараньим жиром трепетал под струей холодного утреннего воздуха, что врывался через зарешеченное окно.
За железными прутьями небо серело хмурое и неприветливое. Слабые голоса звучали хрипло, раздраженно. Донесся скрип тележных колес и запах горячего хлеба, мычание скота, что пригнали нам на корм. Раздражающе громко звякали колодезные цепи, я услышал даже плеск льющейся в желоб воды.
Дверь распахнулась без стука. В дверном проеме возник молодой паж, одетый строго по моде: правая половина куртки зеленая, левая – красная, короткие штанишки в клеточку, одна половина в синюю, другая в лиловую. Над головой трепыхаются павлиньи перья на крохотной шляпке. Он вздрагивал от усердия, щечки разрумянились, глаза смотрели преданно.
– Ваш конь уже оседлан, – сказал он звонким голосом, даже привстал на цыпочки, глядя на меня снизу вверх. – Ваш боевой молот приторочен к седлу!
