разводили руками в приглашающих жестах.

Я благосклонно улыбался направо и налево, везде сияющие лица и раскрытые в восторге рты, румяные щеки, блестящие глаза. В передних рядах теснились опрятно одетые горожане, сытые морды говорят о достатке, в самых задних – кузнецы, конюхи и прочая челядь, но тоже в опрятных передниках и с широкими мордами совсем не голодающего населения.

Оттуда из задних рядов крикнули восторженно:

– Слава победителю Черного Епископа!

Несколько голосов тут же закричали звонко и преданно:

– Слава!

– Слава победителю Летучей Мыши!

Я хотел поправить, что епископ и есть та самая мышь, но нужно было держать губы растянутыми, а рот слегка приоткрытым, чтобы мои белые зубы на загорелом лице сверкали как влажный жемчуг, а сам я выглядел не угрюмым и тупым варваром, а…

Опомнившись, я подумал хмуро, что мне в депутаты не лезть, на имидж можно наплевать, имидж ничто, и если бы дурной конь остановился возле корчмы… Однако привычно улыбался, воздевал кверху длани и, напрягая мускулы, красиво потрясал в воздухе, вздувая мышцы и приветствуя народ, такой простой и радостный.

Призамковые воины теснились, пробиваясь вперед, смотрели преданно и влюбленно. Проведали, значит, что их воевода уже стал королем и что я сыграл не последнюю роль в его окоролевении. Женщины визжали, все бросали и бросали в воздух чепчики, эти явно проведали, что сокровища я раздал вчистую, а челядь визжала при виде человека, который все еще никого из слуг не повесил, не затравил псами, не раздернул просто на потеху между двумя деревьями или дикими лошадьми.

Раззолоченные лакеи поклонились еще ниже, от них пахло как от девок, легким движением распахнули золотые врата главного зала. Свет полыхнул еще ярче, я прищурился, чувствуя желание прикрыть ладонью глаза.

Зал блистал роскошью, еще более яркий и сказочно прекрасный, чем в прошлый раз. Негромко играла музыка. Я тронул коня, остроконечные уши нервно прядали, но умный зверь пошел вперед хоть и чуточку нервно, но вида не терял. Мраморный пол звенел и взрывался множеством крохотных искорок под ударами могучих копыт со стальными подковками.

Под стенами все те же рослые стражи, доспехи сверкают, как сосульки на весеннем солнце. Забрала подняты, глаза каждого впились в меня со странным выражением, а там, в глубине зала, на блистающем троне, от которого идут сияющие лучи, яркий свет, который слепит и радует, при виде которого сердце забилось в радостном сумасшедшем ритме, начало прыгать, как мартовский заяц.

Двери за спиной захлопнулись с мягким чмоканьем хорошо работающего механизма. Восторженные вопли отрезало как ножом. Конь переступил с ноги на ногу, грохот металла по мраморной плите прозвучал так, словно в каменоломне раскололи скалу.

Придворные как разряженные куклы стояли и сидели под стенами, в центре зала полдюжины пар двигались в странном замедленном танце, замирая после каждого па, словно прошли учебу в Шао-Лине. У женщин пышные платья скользили по мраморному полу, а мужские парики были размером с цветочные клумбы.

Мне показалось, что играют хоть и громко, но как-то однообразно. Наклонился с коня к ближайшему придворному:

– Эй, мужик. Играют на одной струне, что ли?

– Конечно, – ответил он шепотом, не глядя в мою сторону и не двигая лицом.

– Почему?

– Все должно быть безукоризненно, – шепнул он. Глаза были устремлены в сторону трона. – Сыграть не главное, главное – не сделать ошибки. Пусть мало, зато правильно…

Он полузакрыл глаза, на его безукоризненно правильном лице… настолько правильном, что кулаки зачесались от понятного желания, отразился приятный восторг. Над моим ухом слабо прожужжала муха, я видел, как темный комок упал придворному на камзол. Муха подвигала лапами в предсмертной агонии и застыла, сведя их в комок.

Свет от трона шел яркий, но уже не режущий, я разглядел королеву, нежную и юную, словно распускающийся цветок, двух советников за спинкой трона, неподвижных, с надвинутыми на глаза остроконечными капюшонами.

Королева смотрела с благосклонной улыбкой. Всматриваясь, я решил наконец, что это все-таки не ребенок, но совсем молодая и свежая девушка, яркая и чистая, от нее идут волны очарования, а когда раздвинула в улыбке полные сочные губы, я с биением сердца засмотрелся на ровные чистые зубки, с острыми не стертыми, как у подростка, острыми краями.

– Приветствую тебя, наш благородный герой, – сказала она чистым музыкальным голосом. – Тебя и твоего благородного коня! Полагаю, он такой же герой…

За ее креслом люди в капюшонах заулыбались, я видел только их рты, но что заулыбались, это точно. Я ощутил нечто неладное, только понял, что смотрю на королеву сверху вниз поверх ушей моего коня, спохватился, хлопнул себя по лбу:

– Черт возьми!.. А я не могу понять, что же не так…

Пол отозвался немузыкальным скрежетом под моими сапогами. Конь, освободившись от тяжелого седока, с удовольствием отряхнулся, как собака, выбравшаяся из реки на берег, даже уши залопотали. Я, держа руку на седле, объяснил:

– Я настолько привык на все смотреть с высоты седла…

Королева милостиво наклонила голову. Смех в ее глазах стал откровеннее:

– Мы понимаем, герой. Вы с конем настолько сроднились в странствиях… Я это замечала не только в