Почтарь отвез письмо лесника. А у Макарыча снова серой монашкой потянулось время. Он не знал, каким будет этот год у Кольки. А уж тому пришлось…
Первое, о чем он узнал по возвращении в техникум, так это о смерти Польки. Та тоже была на практике. И отряд ей, говорили, хороший попался. Да только не в козу корм. Ссориться с ребятами стала. Те поначалу молчали, потом обрывать начали, замечать ее перестали. Она уйти от них решила. На базу. Да не дошла. Прилив подкараулил
спящую. В море унес. Две недели искали ребята ее. Наткнувшись, едва узнали. Начальнику отряда за нее досталось.
—
Мертвого лихим не поминают. Но эту! Чтоб ей и там икалось медвежьей желчью, — ругались в отряде.
—
Язык не отсох. Могла б и сказать, что уйти решила. Сами на руках отнесли бы…
А еще решил Колька поступать в институт на факультет глубинного бурения. Уж очень понравились ему буровые. Ночью они похожи на елки рождественские. А качалки, те, что из земли нефть достают, в ноги кланяются. Визжат, пищат на все голоса. Присмотрись — и кажется, что они носом землю клюют. Нагнется — скрипнет старыми костями. Разогнется — вздохнет. А нефть булькает в чан. Подставь ладонь к трубе, а по ней струя теплая, густая. И запах у нефти особый, терпкий.
На промысле качалки, как умные лошади, кивками здороваются. Здесь когда-то тоже прошли бурильщики. Где они сейчас? В глухой тайге, пугая зверье, шумит, дышит натужно буровая. Земля под ногами дрожит, волнуется. А трубы, кажется, вот-вот сердце у земли вытащат. Они вон какие настырные!
Колька часто бывал теперь на ближней буровой. Любил постоять на роторе, залезть на кран- блок, оглядеть с высоты тайгу. Домой об этом не напишешь. Вот если бы сам Макарыч увидел такое, наверняка бы не противился Колькиному желанию. Узнай — заругается, предчувствовал почему-то парень. Еще бы! Даже Зойка его не поняла. Пришла с ним на буровую однажды, крутнула носом и сказала:
—
Что тут хорошего? Глотка чистого воздуха нет. Сплошная солярка. Земля ноги не держит. Нет! Мне тут не нравится! Я в тайгу! К сейсмикам. Пусть труднее, но не здесь.
Уговоры не помогли. Зойка слушать ничего не захотела, его отговаривала. Но парень стоял на своем. До глубокой ночи над учебниками просиживал. А когда наступила пора каникул, даже домой ехать не захотел. Решил на буровой временно поработать. И остался бы. Но письмо пришло неожиданно. Чья-то корявая, непривычная к грамоте рука написала: «Колька, слышь, в зиму наведайси. Марья шибко занедужила. Може, напослед свидисси. Христом-Богом прошу. На душе погано. Вестей ты не шлешь. А я тут вконец избедовалси. Приезжай. Не то сам нагряну. Тоды добра не жди».
Кольке внезапно легче стало. Письмо согрело. Решил поехать. Зойка в этот раз наотрез отказалась ехать.
—
Ну, что ж! Дело твое. Упрашивать не буду. Только чем ты тут займешься одна?
—
На профиль пойду с сейсмиками.
—
Эти необходимо?
—
Как и тебе буровая…
Колька ничего больше не сказал. Посмотрел на девчонку удивленно, будто впервой увидел. И пошел от нее прочь.
Через три дня он подъезжал к зимовью.
—
Што один? Иде Зойка подевалась? —
встретил его Макарыч.
—
Не поехала, — отвернулся парень.
—
Не схотела?
—
Вроде.
—
Осерчала на што?
—
Из-за буровой.
—
Чевой-та?
—
На буровую я ходил в выходные. Вот она и злится.
—
Неведомо мине эдакое.
—
Ну… это установка такая. Землю бурит на нефть, газ…
—
На хрена она те сдалась-то?
—
Бурильщиком хочу стать.
—
Штоб земь сверлить? Дурак! Да ты лучче в носу своем побуров, коль хотца. Земля-то она ить от Бога человеком послана. А ты ее буровить удумал…
—
В носу нефти не найдешь.
—
Верно, знать, Зойка отговариваить тибе. В
тайге оно лучче будить вам. Знай, камушки сбирай, какия приглянутца. Сышшуть што али нет, а денежки-то идуть. Жил бы спокойно. В земле оно худо. Нутро ей проковыряишь, адов огонь узришь. Не то найти чево, душу, жизшо свою там оставишь. Не
тобой упрятано, не тибе искать в ей всякие страсти.
—
Бурят же другие. И никаких страстей.
Адова
огня не видели. Разве что газ. Так это не гнев Божий.
—
Много познал в науке-то. От Бога отрекаисси. А ить хрещенай…
—
Ну и что?
—
Колька! — сцепил кулаки Макарыч.
—
Да хватит тебе.
—
Выпорю, поганец!
—
Не выпорешь. Вырос я. Маленьким не бил. Теперь и совсем опоздал.
—
Цыть! — топнул ногой лесник и охну
л
!? —
пяткой в сук угодил.
—
Эх, грозил ка из тебя теперь, — улыбнулся парень и повел Макарыча в избу.
Марья, пожелтевшая, как свеча, навстречу встала.
—
Приехал, Колюшка!
—
Ляжь, мать. Куды вскочила? Одыбайси
впервой.
—
Да ну, отец, — отстранила его женщина и
пошла к Кольке.
—
Анчихрист ен сделалси в науки. Супостат. Землю ковырять собрался. Да не просто. В середку ей порешил залезть. Поглянуть, ид чево там упрятано про ево честь не путную. Анафема дурная, — ругался Макарыч, отмывая пятку.
—
Погоди браниться, отец. Ты поглянь на сына поначалу. И вовсе в плечах раздался. Силища- то в нем неуемная бродит. А ты лаешься. Пускай кровь перекипит. Породу посмотри в Колюшке. Годков немного, а вон рослый да пригожий какой.
Радовалась Марья сердцем.
—
На то ума не надобно. Вона ведмедь ишо
здоровше и с виду ништо. Красавец. Зато в башке ни на понюху. Малой птахи спужаитца — ив жидкую изойдетца. Даже слыхали от таво бывалоче. Ну етот хочь земь такмо под берлогу роить. На худчее не удумал. Наш супостат и зверя дурнова дурней.
—
Брось парня хулить.
Вы читаете Макарыч
