Слева от входа каменным бордюром обозначена «санитарная» зона – дырка в полу для сортирных надобностей и ржавый текущий кран над этой дыркой – умывальник.
В дальнем правом углу на нарах, навечно вмонтированных в пол, лежал без сна измученный пытками Аслан. Он, стараясь согреться, свернулся калачиком на левом боку, насколько это было возможно из-за поврежденной спины и сломанных ребер. Дышать на боку было очень больно, но и на спину лечь никак не получалось.
Бригаду «добровольцев-палачей» ежедневно приводили под конвоем отрабатывать свою дополнительную жратву и выпивку. Но работали они с частыми и долгими перекурами, тупо, без выдумки и энтузиазма. Видимо, Марченко не был чересчур щедр в расчетах со Скориком. И наверное, во многом благодаря этому Аслану удалось-таки продержаться до сих пор и не подписать ни одной из предложенных ему бумаг.
А предлагали много всякой гадости.
Марченко, по всей вероятности, нисколько не сомневался, что Аслан под «прессом» моментально подпишет любую чушь. И потом будет подписывать по мере необходимости все подряд. Поэтому, не утруждая себя никакими расчетами, Марченко самым коротким путем двигался к цели. Сразу же сунул «чистосердечное» признание на десяти листах. Естественно, его «помощники» не предложили Аслану внимательно прочитать это перед подписанием. Но по ругательствам и вопросам, по упоминаемым ими именам и местам событий Аслан практически безошибочно выстроил версию Марченко относительно Бараева. Нетрудно было догадаться, чего добивался Марченко и зачем.
Сколько судеб он уже искалечил, сколько еще искалечит, раздумывал Аслан, упорно стараясь дышать перебитым носом. И все ради сущей ерунды – ради звездочек на погонах... Наверное, по десятку человек на каждую... мелкую...
Аслан уже нисколько не сомневался, что жить ему осталось совсем немного. Они добьются подписи. Ну не сегодня, так завтра. И тут же избавятся от него. Как от выкуренной сигареты. Единственный способ продлить себе жизнь хоть на несколько часов – продержаться и не подписывать.
Может быть, эти сатрапы, так Аслан называл своих палачей, тоже тянут, потому что подозревают, что и их Марченко уберет после дела? Неужели настолько серьезно? Неужели он запланировал так много? А что?.. Заключенные для него просто мусор. Этих уберут, новые сядут. Подстроят что угодно...
С каждой минутой приближения к последней черте он чувствовал все острее, как отдаляется от него весь мир, как проваливаются в прошлое и становятся бесплотными, туманными призраками близкие люди и уже никогда их не увидеть, не услышать, как недостижимы становятся самые простые радости, что уже, вероятно, никогда и неба-то он не увидит... Вот тут и открылись Аслану самые главные истины бытия. Перед смертью все становятся мудрыми. А может быть, от крайнего физического и психического истощения уже невозможно думать о чем-то глобальном, большом и глубоком? Может, изнуренный мозг только и способен, что представлять лишь самые простые образы. Как бы там ни было, но Аслан только здесь ощутил в полной мере, что самыми важными и нужными, самыми дорогими для живого человека являются простые и обиходные вещи. Нужно, чтобы кто-нибудь любил, ждал и верил. Важно, чтобы была цель, чтобы не напрасно...
За дверью послышались шаркающие шаги поднимающегося по лестнице человека.
– Почему идет один? – испугался Аслан и начал приподниматься, чтобы хотя бы сесть к приходу опасного человека.
Заскрипел ключ в замке, дверь открылась.
– Хавать баланду будешь? – спросил пожилой усатый сержант и поставил перед нарами на пол глубокую миску с бурым месивом. – Хлеба тебе не положено. И ложки тоже. Хлебай так. Собаке и жрать по- собачьи.
Аслан не ел уже несколько дней. Хорошо, что хоть воду в кране не отключили. Вид съедобного, даже просто мысль о еде как о чем-то возможном вызывала в нем болезненные спазмы. Но... Что-то уж очень подозрительно... Да и баланда... Не такая, как для других заключенных.
– Боишься? – понимающе улыбнулся сержант. – Правильно делаешь. – Он поднял миску и для убедительности отхлебнул через край. – Тут тебе не тещины угощенья – это факт. Но ничего... Продержишься пару дней. А там – бог даст день, бог даст пищу. Ты сам-то верующий?
Аслан, не сводя глаз с миски, протянул к сержанту дрожащие руки.
– Жри, раз уж положено. – Сержант, отдав миску, неторопливо развернулся и направился на выход. – Уделали тебя, факт. Но жить можно... Частями...
Он запер за собой дверь.
Аслан набросился на пойло. Сдерживая себя из последних сил, сделал несколько маленьких глоточков.
«Здесь, наверное, литра два, – размышлял он. – Еда полужидкая... Может быть, все сразу выпить? Это же...»
Он сделал еще два глотка – побольше.
Отчетливо чувствовалось, как еда проходит по пищеводу, как приятно расправляет слипшиеся стенки желудка... И сразу возникло ощущение сытости.
Аслан повеселевшим взглядом осмотрелся.
Еще продержимся, обрадовался он.
И смело допил все оставшееся в миске.
Отставил миску на край лежанки, поднял ноги и приступил к сложным передвижениям по укладыванию собственного тела.
– Раз болит, – значит, заживает, – уговаривал себя Аслан, с кряхтением располагаясь на нарах.
И тут с грохотом распахнулась дверь!
Аслан обернулся и увидел, как к нему в камеру зашли мучители. На этот раз их было только двое. Высокий и рябой.
– Лежи! – приказал высокий. Подошел и сел рядом. – Ты, Аслан, хороший парень. Это я тебе как специалист говорю. Много я всякого человеческого дерьма повидал на этом свете. Ты даже не представляешь, как себя люди могут проявить. В минуту жизни трудную. Такое вытворяют, чтоб только их не ударили, от одной угрозы способны на все! На все! Аслан, ты понимаешь меня?
Аслан утвердительно кивнул и стал разворачиваться, чтоб слезть с лежанки.
– Лежи, – снова приказал высокий. И сам развернул и положил Аслана на спину.
Аслан застонал от боли и зажмурился.
– Другой бы на твоем месте, – сказал рябой, – много дерьма выпустил. А ты, пацан, в натуре нормальный. Я бы тебя к себе взял. Ты бы со мной пошел?
– Нет, – прошептал Аслан, поворачиваясь, чтоб ослабить боль в позвоночнике. – Ни за что бы не пошел.
– Да? – удивился рябой. – Вот за такой честный и прямой ответ я тебя еще больше уважаю. Мог бы наврать на прощанье.
«Отступятся? – мелькнула в голове у Аслана радостная догадка. – Сорвалось у Марченко! Вот они и... Хотят все спустить на тормозах, будто по чужой воле, чтоб, мол, зла не держал, и все такое». А вслух сказал, стараясь скрыть волнение:
– Я же все понимаю. И на вас конкретно не обижаюсь. Тут не ваша воля.
– Наша неволя, – глубоко вздохнул высокий и переглянулся с рябым.
Тот молча прошелся по камере и встал у изголовья лежанки.
– Другой на твоем месте потащил бы за собой... По списку... А ты сам. Один. Они даже и не узнают, что ты их спас. – Рябой вынул из кармана кусок черного кабеля. – Гады! Ты же из-за них! Это к ним подбираются! И не зря! Копают под них... Через тебя. Ты сам понимаешь это? – истерически закричал он, подогревая себя к решительному действию.
– Тише, – шикнул на него высокий, поворачиваясь к Аслану. – Давай!
Он всем телом навалился на Аслана, придавливая его к лежанке, рябой, стоя у изголовья, набросил виток кабеля Аслану на шею, дернул концы в разные стороны, приподнял его... Снова дернул, затягивая потуже...
Аслан сразу потерял сознание, язык вывалился, глаза широко раскрылись.
