Он взял свой мобильник и внес в его память отобранный все-таки у Гордеева номер телефона Лены Казначеевой, после чего нажал вызов абонента.

А еще через сорок пять минут сидел за столом в небольшой ее гостиной, потягивал из узбекской золотисто-красной пиалы чуть горьковатый зеленый чай и похрустывал желтым фруктовым сахаром. Она же, загадочно щуря миндалевидные темные глаза, с легкой улыбкой смотрела на Грязнова и, казалось, уже ничем решительно не напоминала ту фантастическую практикантку, какой была полтора десятка лет назад. Нет, она стала гораздо... загадочнее, что ли? Эффектнее, само собой, – не девочка, зрелая женщина, но при этом сохранила нечто почти неуловимое, напоминавшее ее прежнюю. А вот что конкретно, никак не мог понять Вячеслав Иванович и... терялся. Будто не знал, как ее сейчас следует называть: Леночкой – по старой памяти – или Еленой... как там... по отчеству. Господи, забыл... а может, и вообще не знал? Ну, конечно, Александровной – говорил же Юрка Гордеев.

Лена рассказывала.

Гордеев напросился в гости чуть ли не на следующий вечер. А ведь по всему было видно, что дело, с которым она пришла в юридическую консультацию на Таганке, его совершенно не прельщало. Даже обещанные немалые деньги – тоже. Но Елена знала – плод, прежде чем упасть к ногам, должен созреть и даже, возможно, немножечко перезреть. Что, в сущности, и произошло. А у него, оказывается, уже и определенный план действий сложился...

«Ну еще бы, – ухмыльнулся про себя Грязнов, – после нашего-то разговора и всех прикидок-раскидок...» Но вслух об этом не сказал. Не потому, что не хотел унижать Юркину гордость, а просто из соображений общей корректности. О том, что с Гордеевым произошло, Елена, кстати, тоже еще не знала. И, обрадовавшись появлению в ее доме Грязнова, довольно справедливо решила, что «лед тронулся», а Вячеслав Иванович дополняет эту радостную весеннюю картинку в качестве первой ласточки.

Почти угадала. Но он не стал ее с ходу информировать о событиях минувших суток, а телевизор она конечно же не смотрела. Устаревший «Рубин» стоял у нее в комнате, накрытый кружевной салфеткой, спасавшей от пыли разве что поверхность самого ящика, но никак не экран, на котором можно было писать, словно на школьной доске. Что-нибудь вроде того, что Грязнов прочитал на багажнике запыленной «Волги», когда ехал сюда. Митрич, смеясь, показал ему. «Помой меня, я вся чешусь!» – вот что там было написано.

Грязнов попросил водителя не въезжать во двор огромного, сталинских времен, дома. Он даже переоделся у себя на службе в гражданский костюм, чтоб ни погоны, ни лампасы его не выдавали. Серенький, неприметный такой плащ надел и кепочкой прикрыл редкие пегие кудри. И прошел в подъезд бочком, как ходят пенсионеры, стараясь не привлекать к себе внимания. Но при этом цепко оглядывался – в поисках возможной «наружки». Похоже, ее не было, и это обстоятельство успокаивало. До поры до времени. А что будет дальше, одному Богу известно.

Вот он и думал сейчас: скажи ей сразу о двух малоприятных вещах, и неизвестно, как она отреагирует. Может разозлиться и наговорить чего угодно, а может уйти в себя, и черта лысого такую расколешь. Характерец-то был – о-го-го! Это – тогда. А каков сейчас? Судя по тому, как она быстро обработала Гордеева, – не хилый.

И Грязнов попросил ее подробно рассказать о том, как проходила у них операция по выносу заявления на волю. Причем любые незначительные детали могли оказаться весьма важными.

Елена словно бы удивилась. По ее представлениям, никаких сложностей вообще не было. Она встретилась с Варварой Николаевной и все ей подробно объяснила. Велела просто выучить текст наизусть, чтобы изложить его Егору. И во время очередного свидания с ним – правда, сильно мешал адвокат Штамо, но его удалось выдворить из комнаты, чтобы мать смогла поговорить с сыном о делах сугубо личных, – передала ему слово в слово сказанное Леночкой. Он кивнул, а через неделю, на новое свидание, принес готовое заявление. Вид у документа, конечно, был не слишком презентабельный, но иного выхода, точнее, иной возможности у Егора и не имелось. А дальше – дело техники. Мать спрятала бумажку на груди, пусть только попробуют ее тронуть – уж она им всем покажет!

Но ее никто и не тронул, никто внимания не обратил – вот в чем загадка!

А может быть, дело в том, что за ней и не следили? На что способна старуха? Да ни на что. А Егора, тщательно оберегаемого приставленным к нему адвокатом, они уже всерьез и не воспринимали. Гусь должен быть ощипан – и все тут! Другое дело – Елена. Если на нее продолжали распространяться неослабевающие интересы господина Брусницына, то было бы естественным, если бы он установил за ней в некотором роде наблюдение. Куда ездит, с кем общается и так далее. Не навязчиво, а скорее для общей ориентации. И возможно, ее визит к новому адвокату тоже не остался незамеченным. Как затем и его визит – к ней. Но что могло вызвать особый интерес, так это явно не любовные какие-нибудь мотивы – накоротке встречаются обычно для дела, а не для сексуальных игр. А для полной уверенности, что у них действительно затевается какая-то интрига, пока Юрка пребывал в полублаженном состоянии от общения с Еленой Александровной, наблюдатели вполне могли установить в его «форде» подслушивающее устройство. А этот самоуверенный босяк, в свою очередь, даже не удосужился провериться – хотя бы у сотрудников «Глории», которые во всяких делах подобного рода собаку съели.

И еще, сколько ему ни повторяй, сколько ни напоминай об осторожности, он по-прежнему болтает в машине на служебные темы. Вот его беспечность и могла стать причиной того, что и ему «подвесили хвост». А уж дальше все – «дело техники», как выразилась Лена.

Варвара Николаевна, выйдя из проходной Бутырского изолятора, помчалась к Леночке – передать ей заявление. Наверняка еще и из автомата позвонила! Ну все правильно, так и было. А сама Лена, получив и прочитав заявление, не подумала о том, какую бомбу держит в руках. Куда ей! С юриспруденцией давно покончила. Особых сложностей с законом за прошедшие годы не имела. Мудрые наставления своих преподавателей и старших товарищей позабыла. Она позвонила Гордееву и сообщила ему, что заявление у нее. И Юрий Петрович может приехать за ним, чтобы открыть, как он говорил уже, военные действия.

Приехал, получил, прочитал, позвонил Турецкому, чтобы предупредить о своем приезде с важнейшими документами, после чего ему и устроили «коробочку». Пусть теперь ставит свечку, что живой остался...

А Саня? По существу, та же беспечность. Хотя нет, все-таки сыграло отрицательную роль то, что они не были абсолютно трезвы. Несколько, надо понимать, размылись границы между «уверен» и «может быть». И тоже результат достаточно плачевный.

Полагая, что темнить дальше уже бессмысленно, Вячеслав Иванович рассказал Леночке о том, что произошло после отъезда Гордеева от нее. Она была ошарашена известием.

Нет, значит, не все еще выветрилось из ее умной головки. Оценила наконец опасность, которая ее подстерегала и грозит теперь уже всерьез. Грязнов даже подумал, что, пожалуй, самое время вообще полностью вывести Лену из игры – услать куда-нибудь подальше. Чтоб не появлялась в поле зрения, не мелькала перед глазами «лучших друзей» Егора Савельевича, не провоцировала их, забывших, вероятно, что на всякую хитрую задницу всегда найдется подходящий... штопор.

Вячеслав Иванович только заикнулся и понял, что зря принял ее минутную оторопь за страх. Грязнов сразу увидел, что уговорить Лену не удастся. Да, он ошибался в ней – Леночка, какой была полтора десятка лет назад, такой и осталась. Ну ладно, пусть остается, лишь бы не мешалась под ногами, не лезла на рожон и не утомляла полезными советами. Сказано это было Грязновым несколько в сердцах, но Лена нисколько не обиделась, а даже как будто успокоилась. Словно ее присутствие здесь уже само по себе служило гарантией удачи.

Однако женщина, что ни говори, всегда остается женщиной – со всеми ее причудами и фантазиями. Несмотря на только что высказанное в довольно жесткой форме указание Грязнова никуда не совать свой нос, Елена с ходу предложила свой вариант встречи с Брусницыным, чтобы отвести всякие подозрения, будто бы она с Гордеевым что-то затевает.

– Ну конечно, – поморщившись, кивнул Грязнов, – если этот ваш Брус в чем-то и сомневался до сих пор, то тогда уж точно обретет уверенность! Ты, вообще, слушала, о чем я тебе говорил битый час? Чтоб и близко тебя не было! – почти загремел он, стараясь придать голосу как можно больше жесткости. – Ты, как тот мавр, который уже сделал свое дело, должна, обязана немедленно удалиться! Иначе за твою жизнь я не дам и копейки, черт подери...