Хоть ныне разум прояснился мой, Ошибки не исправлю роковой. Я — сын дурной — с тобой бы должен жить, По-рабски должен был тебе служить! Что все величье царства моего Пред пылью у порога твоего? Но помешали счастью небеса… Навек я смолкну через полчаса. К последней воле преклонись моей: Не плачь, не сокрушайся, не жалей! Да не коснется скорбь твоей главы, Не то — увы, мне бедному, увы! Пускай я волю нарушал твою, Ты эту просьбу выполни мою. О мать, когда письмо мое прочтешь, Ты все душой и разумом поймешь. Пускай смятенье в мире не пойдет, Когда меня могильный скроет свод. Ты сделаешь, чтобы народ узнал, Все то, что я о царстве завещал. И знай, все это нужно было нам, Что некогда предначертал калам. От скорби корни сердца оторви, Служи иной, возвышенной любви. Да скорбь твоих ланит не очернит, Да седина волос не убелит! Да не оденется могильной тьмой Блестящий свод небесный над тобой! Как солнце, разметавшее лучи, Не рви волос! Не плачь, крепись, молчи, Чтоб от твоих неосушимых слез Сносить мне горше муку не пришлось! Но, коль собой не сможешь овладеть, Не в силах будешь мук своих терпеть — Вели устроить пир. И пусть народ, Пусть весь народ на пир к тебе придет. Весть разошли, чтоб люди всей земли — Великие и малые — пришли. Пусть на твоих айванах чередой Садятся все за убранной суфрой. Пусть угощенья твоего обряд, Как прежде, будет царственно богат. Пускай глашатай им объявит весть: «С весельем сердца ешьте то, что есть, И радуйтесь, коль хоть один живет, Кто в землю никогда не отойдет!» И если кто-либо среди гостей Преломит хлеб на скатерти твоей, И если привлечет людей еда, Печалься обо мне и плачь тогда.