по-прежнему водятся повсюду и доставляют множество хлопот пастухам. Так что именно волки — главные враги турецких овчарок.
Обычно маленькие щенки пастушьих собак выглядят милыми и очаровательными созданиями. Вспомните, как они трогательно поскуливают и тыкаются носами, стоит их взять на руки. Однако щенки турецких овчарок почему-то не производят подобного впечатления. Как правило, в младенчестве морды у них коричневато-черного цвета, словно щенок залез носом в миску с золой.
На краю равнины возвышается припорошенная снегом гора под названием Хаджи-Баба, что в переводе означает «Отец паломника». У ее подножия некогда и стояла Дервия. Здесь, как и в Листре, от города ничего не осталось, кроме большого кургана, усеянного керамическими черепками. Местные жители называют этот курган Гуделесин.
Взбираясь на холм, я заметил множество осколков гранита, мрамора и порфира. Все это доказывает, что в древности на этом месте стояли великолепные храмы и статуи. Здесь (как и в Листре) никогда не проводились археологические исследования. Надеюсь, когда-нибудь такой день настанет и значительно расширит наши знания по географии Нового Завета.
Жители Дервии оказались благодарными слушателями. Они с энтузиазмом восприняли евангелическую весть и ни о каких гонениях на апостолов даже не помышляли. Кроме того, Дервия стала последним пунктом в первом миссионерском путешествии Павла. Вместо того чтобы отсюда двинуться на юго-восток исхоженным торговым путем (который вел через Киликийские Ворота прямиком в Тарс), апостолы после посещения Дервии повернули назад и с беспримерным мужеством и храбростью снова направили свои стопы в края, где их бичевали и забрасывали камнями. Они пришли сначала в Пергию, а затем в прибрежную Анталию, где сели на корабль, отправлявшийся в Антиохию Сирийскую.
Так завершился первый миссионерский поход Павла к язычникам.
Примерно в трех милях от этого безлюдного места располагалась турецкая деревня под названием Зоста. Отсюда, с высоты холма, она выглядела как неряшливое скопление низких крыш и обшарпанных каменных стен. В самом центре селения возвышался купол мечети — как выяснилось позже, сельджукской.
Местные жители вышли нам навстречу — отогнать собак и поприветствовать приезжих. Выяснилось, что не так давно деревня поменяла свое название: теперь ее называли Акар-Куей, то есть «Белая деревня». Как всегда бывает в подобных случаях, вокруг нас собралась любопытная толпа: женщины украдкой выглядывали из-за каменных стен, детишки радостно бегали между взрослыми, оглашая окрестности визгом.
Мое внимание привлекло удивительное зрелище. По улице двигалась группа мужчин, перед собой они гнали упиравшегося и возмущенно блеявшего барана. Рога его были перевиты венком из полевых цветов, в шерсти поблескивали мониста, а вдоль спины свисали яркие цветные ленты.
— Ого, да это свадьба! — воскликнул Хассан. — Они собираются совершить жертвоприношение, чтобы удача сопутствовала браку.
Мне доводилось читать, что в отдаленных районах Турции крестьяне до сих пор придерживаются тех суеверий и диковинных обычаев, которые сохранились со времен Греции и Древнего Рима. И тем не менее я был немало удивлен, воочию увидев украшенное для жертвоприношения животное. Почти две тысячи лет назад Павел и Варнава наблюдали такую же картину всего в нескольких милях отсюда, в Листре.
И вот я стою на деревенской улице и наблюдаю, как крестьяне — потомки того народа, о котором рассказывается в Новом Завете, — гонят жертвенного барана к дому жениха. Мы присоединились к толпе, собравшейся во дворе. Навстречу вышел мужчина, который пригласил войти в дом.
— Хотите посмотреть? — спросил Хассан. — Они приглашают вас присутствовать на свадебном торжестве.
Поднявшись по каменным ступеням, я оказался перед низенькой дверью. Я разулся и прошел внутрь. Моему взору предстала комната размером примерно пять ярдов на четыре. Вдоль стен были расстелены полосатые коврики из верблюжьей шерсти, на которых разместились, по меньшей мере, пятьдесят человек. Середина комнаты оставалась свободной.
Несколько старейшин поднялись со своего места и поприветствовали нас со сдержанной учтивостью, которая выгодно отличает турок от шумных и темпераментных арабов. Гости потеснились, и мы, усевшись, приступили к обычному обмену приветствиями и поздравлениями.
— Какой национальности этот господин? — спросили Хассана.
— Он из Англии.
И старики, которые наверняка не умели ни читать, ни писать и, уж конечно, за всю свою жизнь не встречали ни единого англичанина, спокойно и серьезно кивали в ответ — будто гости из далекой Англии представляли собой обычное явление в их деревенской жизни.
По правде говоря, я нахожу в турках множество черт, которые роднят их с англичанами. И одна из них — достойное приятие всякого рода неожиданностей и упорное нежелание публично проявлять удивление. Вот и сейчас, окидывая взглядом живописное общество, собравшееся в этой маленькой турецкой хижине, я отметил довольно любопытную особенность. Если закрыть глаза на местную экзотику — полосатые коврики, жалкие лохмотья и неуловимый налет какой-то естественной дикости на лицах, — добрая половина присутствующих мужчин, светловолосых и голубоглазых, вполне могла бы сойти за англичан.
Тем временем в комнату вошел молодой турок, на подносе он нес чашечки кофе, которые на Востоке, словно по волшебству, появляются даже в пустыне. Пока мы с удовольствием потягивали дымящийся напиток, ожила группа музыкантов, сидевших в углу. В их арсенал входили гитара, однострунная скрипка
Вначале мне показалось, что это женщина. Но, внимательнее присмотревшись к фигуре — узкие бедра, плоская грудь, — я понял, что перед нами молодой человек в женской одежде. На нем было красное шелковое платье, глаза и брови жирно подведены
Раздалась нервная дробь тамтамов, в которую вплетался высокий диссонирующий плач скрипки. Изгибаясь и тряся плечами, танцор принялся притоптывать и медленно поворачиваться вокруг своей оси; глаза его были полузакрыты. Резким движением он откинул волосы со лба, но они тут же снова упали ему на лицо. Вся фигура выражала гротеск, и тем не менее юноша не выглядел смешным. Во всяком случае, у меня он не вызывал улыбки. Скорее он напоминал опасное дикое животное, наряженное для выступления в цирке.
Шаги юноши ускорялись, глаза сверкали, дыхание сделалось прерывистым. Всякий раз, когда танцор резко поворачивался, юбка взлетала в воздух, обнажая высокие, заляпанные грязью сапоги. На юноше были серые шерстяные носки домашней вязки — настолько длинные, что их приходилось заворачивать на голенища. Наблюдая, как сельский танцор кружится и притопывает, я подумал: должно быть, и дикие кочевники Чингисхана вот так плясали вокруг костра.
Восточные люди всегда вызывали у меня живой интерес. Они интриговали меня своей непроницаемостью и непредсказуемостью реакций. Сейчас они никак не выказывали своего отношения к происходящему: не смеялись, не шумели, выражая одобрение или, напротив, неодобрение. Просто сидели с отстраненным видом и наблюдали за танцем соплеменника. Так кошка пристально следит немигающим взором за резвящейся мышью. Время от времени кто-нибудь молча стряхивал пепел с сигареты — прямо на пол, едва ли не под ноги танцующему. Завершив номер, юноша остановился. И тут кто-то подал голос; судя по тону, танцора просили продолжать.
— Сейчас будет танец с ножами, — шепотом пояснил Хассан. — Если танцор подойдет к вам, постарайтесь не выказать волнения.
Я понял, что первый танец был всего лишь прелюдией к «гвоздю программы» — танцу с ножами. В руках у юноши появились два тонких кинжала примерно в фут длиной, и он принялся ими размахивать и с лязгом чиркать друг о друга. Одновременно он стремительно двигался, совершал невероятные прыжки, протыкал невидимого противника. В самые напряженные мгновения, когда сталь сверкала в каком-нибудь дюйме от лиц зрителей, танцор что-то приглушенно приговаривал гортанным голосом.
