Мальчишки постепенно осваиваются – несмело отрывают глаза от пола и разглядывают отрядную – убранство, гостей, своих товарищей, одетых на этот раз подчёркнуто торжественно – в парадную форму.
На груди у всех эмблема нашего отряда. Чувствую, несколько подавлены торжественностью и обилием гостей, жаждущих лицезреть сие чудо – конец вселенского раздрая и окончательное воссоединие отряда. Впервые им так «повезло» – на них и только на них смотрели десятки пар глаз. Они были гвоздём программы.
Да уж… Врагу, что называется, не пожелаешь.
Бельчиков, воззрившись на сидевшую как раз перед его носом директрису, от удивления развернул глаза по блюдечку и очнулся только, когда услышал громкое:
– Ольга Николаевна, говорить будете?
– Да, Кира. У меня есть что сказать.
По рядам прошелестел лёгкий шепоток. Но Кира тут же, свирепо сдвинув брови, призвала всех к порядку.
– А ну, ша! Оля Николавна говорить будут.
– Только сначала я бы хотела вам прочесть…
Но Беев не дал мне договорить. Вскочив со стула, он радостно выкрикнул:
– Из раннего Горького! Угадал?
Он даже подпрыгнул на месте от возбуждения.
– Да сиди ты, чёрт лысый, – шумнула Лиса, гневно тряхнув рыжей гривой.
Беев замолчал, однако возбуждение буквально клокотало в нём.
Лиса у нас была активисткой номер два, после Киры, конечно. Она проделала гигантскую работу по перевоспитанию Голиченкова, за что ей смело можно было бы дать медаль «за спасение заблудших душ». Властная, не терпящая возражений, Лиса была настоящей амазонкой. Она нагло внедрялась в приглянувшееся ей людское сообщество, мгновенно устанавливала там свой порядок, а потом, затосковав от отсутствия перспективы и общего безделья, спешно начинала искать себе новую заботу. Ей очень нравилось, когда её хвалили. Правда, при этом она конфузливо бурчала: «Да ну вас… Ну пря…»
Однако было совершенно очевидно, что душа её просто тает от умиления самой собой. Тщеславная и властолюбивая, она вполне могла бы в будущем стать «гром-бабой», но – ура!ура!ура! – этого не случилось.
Я виделась с ней не так уж давно – нежная, кроткая мать и надёжная супруга. С гордостью сообщила, что учится играть на гитаре и пробует сочинять романсы. Сама же их и исполняет. А дочка учится играть на пианино. Муж музыкант, преподает в вечерней школе, он всему голова…
– Точно, на это раз Беев угадал, – сказала я, улыбаясь счастливому Бееву, а он, от радости, громко хохотнув, стал хлопать себя ладонями по груди.
Лиса тут же пресекла столь бурное излияние радости:
– Ты! Гиббон из диких джунглей, уймись, наконец!
– Да, на этот раз ты угадал. Я прочту вам произведение Алексея Максимовича Горького, а точнее, из «Старухи Изергиль» – легенду о Данко и Ларре.
Беев, явно польщённый всеобщим вниманием к своей персоне, а также вдохновлённый неожиданным филологическим успехом, видно, хотел уже подкинуть обществуещё одну «дюже остроумную» реплику, но Кира метнула в его сторону та-а-акую молнию и, указав рукой на дверь, пару раз так выразительно прокашлялась, что он тут же послушно сник, скромно уселся на своё место и больше уже не выпрыгивал из ряда.
Так он и молчал – немного огорчённо и растерянно, прикрыв для надёжности рот ладонью, – до самого конца моего вступления.
Кира для порядка посылала на него время от времени контрольные взгляды-молнии, в ответ он широко распахивал глаза, и тут же резко их зажмуривал, что должно было, конечно, означать – я понял, понял…
На этот раз вера в великую магию художественного слова не подвела. И не было никакой неожиданности в том, что первым раскололся именно Беев.
Без долгих прелюдий он встал и сказал просто:
– Не хочу быть Ларой… А возьмите меня в отряд!
– Кто, кто? – громко переспросила секретерь райкома партии.
Во время чтения они с Людмилой Семёновной активно перешёптывались.
– Лара, – уверенно сказал Беев.
Похоже, он вошёл во вкус: роль публичного лица ему явно импонировала.
– Какой ещё Лара? – недовольно сказала она, просматривая список отряда.
– Ну, тот, которому на грудь сапогом наступили…
– Не, не так, это который сам сапогом на грудь наступил! – внёс коррективы Медянка.
Беев незаметно показал ему кулак, и сказал ещё громче:
– Ну, в общем, который умереть не мог, когда его из общества выгнали. Всё жил и жил как дурак.
– Нештяк! Высказался!
Надюха театрально захохотала и захлопала в ладоши.
– Заткнись, пока не спрашивают, – осадила её Кира.
Щёки её полыхали кумачом, конечно, она тоже волновалась. Пока всё шло, как по нотам. Один за другим вставали «протестанты», выходили в центр, произносили короткие речи – вариации на тему блистательного спича Беева – и, улыбаясь во весь рот, спокойно уже ожидали «приговора», заранее чувствуя себя героями. Затем, после тайного голосования по каждой персоне и пересчёта голосов, Кира торжественно провозглашала:
– Ну, всё, кранты. Зачисляется в отряд с испытательным сроком…
Заминка вышла только с Бельчиковым. Когда уже все «протестанты» и «отщепенцы» были «реабилитированы» и законно заняли свои места на противоположной стороне – среди всего отряда, Бельчиков, оставшись у стенки в гордом одиночестве, растерянно посмотрел вокруг. Казалось, он чего-то не понимал.
– Ну что, будешь говорить? – спросила Кира, и отрядная загудела пчелиным роем – всем уже не терпелось увидеть весь отряд по одну сторону баррикад – к тому же, в столовой их ждал праздничный ужин.
Однако Бельчиков всё ещё продолжал в недоумении хлопать ресницами.
– Говори, ты, каз-з-зёл! – прикрикнула на него Лиса.
– А чего говорить?
– Если нечего, тогда конечно, – печально сказала Людмила Семёновна, медленно и тяжело вставая. – Можно мне?
– Выступайте, – милостиво разрешила Кира.
По всему было видно, как неуютно она, всесильная наша директриса, себя чувствует. И торопливый шепоток на ушко соседке, и поминутное отбрасывание липкой пряди со лба, и нервное покусывание губ со «съеденной» уже почти помадой, – всё это говорило о том, как страшно нервирует директрису происходящее.
В жутком напряжении, вытянув дряблую шею, внимательно вслушивалась она в каждое слово, несколько раз порывалась встать, вмешаться в ход событий, но что-то, не менее сильное, её всё же, в конечном счёте, удерживало. Но вот она решилась.
– Товарищи! – очень громко, как на стотысячном митинге, начала она свою речь, тяжело колыхнувшись всем корпусом вперёд, и едва не своротила стол – елико по причине своей монументальности. – Я не могу не возмутиться тем, что произошло в нашем детском доме, который… (и она в поиске поддержки заглянула в лицо секретарю райкома – та немедленно изобразила гримасу типа «а как же иначе»)… который всегда был в районе на хорошем счету. – Тут она посмотрела на меня печальным взглядом увлажнившихся глаз,
