пышные плечи её скорбно поникли, и вся она как бы сделалась монументом скорби и печали. – Вы! (И опять она воззрилась на меня, трагически простёрла ко мне обе руки, растопырив при этом унизанные колечками с разноцветными камушками пальцы.) Вы к ним со всей душой… А они… Просто слов нет!

После такой тирады Бельчиков, всё ещё торчавший перстом посреди отрядной, тупо уставился на неё и отвесил челюсть на полкилометра. Беев же, видно, уже сообразив, что к чему, неожиданно тихонечко заблеял… Обстановка сама собой разрядилась, раздалось несколько смешков в кулак. Но потом, под суровым взглядом Киры, снова всё стихло. Людмила Семёновна, вполне довольная произведённым эффектом, продолжила:

– Да как вы могли! Вы, вы! – Она в приступе величайшего отвращения даже махнула рукой в сторону Бельчикова и пустых уже стульев, где ещё совсем недавно сидели «протестанты». – Как могли вы совершить такое… такое злодеяние!

И снова пауза, лишь изредка прерываемая недружным чмыханьем в задних рядах. Совсем уже приободрившаяся Людмила Семёновна бодро понеслась дальше.

– Все знают, сколько сделала для вас ваша любимая воспитательница. Мать родная… бать… для своих детей… – Тут голос её слёзно задрожал и, вконец пропитавшись слезами, замер. Она достала из кармана платок, развернула его во всю ширь и приложила к лицу. Затем, деловито проверив краем, не размазалась ли тушь, она убрала смятый платок в карман и продолжила: И после всего этого… всего того, что для вас сделали… взять и втоптать в грязь её имя! Не детский дом это, а просто… просто скотный двор! – продолжила она свою речь, сильно форсируя звенящий священным гневом голос.

Тут мне стало казаться, что присутствую я на своих собственных похоронах. И тогда я позволила себе перебить ораторшу.

– Людмила Семёновна, мы все эти вопросы достаточно подробно обсудили на своём совете. К тому же, я ещё пока жива, и заслушивать панегирики в свой адрес, а также мемориальный список своих заслуг, мне кажется, несколько рановато. В рядах воспитанников снова загудели. Однако Людмилу Семёновну уже трудно сбить с колеи.

– Нет, я всё же закончу! – возвышенно сказала она, окинув взглядом пустые стулья. – Нет, это надо быть просто скотами!

Так ничего нового не добавив к своему пламенному выступлению, кроме «скотских» эпитетов, она решилась завершить свою речь на столь высокой ноте, что снова пришлось доставать смятый носовой платок и шумно сморкаться. Облегчив свой ставший вдруг похожим на перезрелую сливу нос, она грузно села.

Первым во всей полноте осознал происходящее Бельчиков.

– Ничё себе!

Он рванулся к столу, за которым сидела директриса, но Кира властным жестом вернула его на место.

– Ну, дирюга и загнула… – пополз возмущенный шепоток по рядам, а Беев снова всё так же гадко и на этот раз очень громко заблеял.

– Счас в зуб! – цыкнула Кира.

– Каз-з-зёл… – сказала Лиса и показала ему кулак.

– А можно я скажу? – поднял руку Ханурик.

Людмила Семёновна тут же вскочила.

– Хватит уже речей! Итак, всё ясно. А ты (она повернула голову в сторону Ханурика) сиди и обдумывай своё поведение. Тебе всё ясно?

– Мне всё уже ясно, и я хочу, чтобы всем остальным тоже всё стало ясно. Вот я и хочу пояснить, – упрямо твердил Ханурик.

– Нам всё уже давно ясно, это правда, Олежек, и мы сядем, да? И успокоимся. – сказала медовым голосом Татьяна Степановна.

– Вот вы и сядете. А что это вам ясно? – нагло лез в рукопашную он.

– А то, что таким, как Бельчиков, не место в нашем детском доме!

– А… а где ж мне место? – вскрикнул Бельчиков. (От страха и удивления у него вдруг прорезались визгливые интонации.)

– Где? – угрожающе сказала Людмила Семёновна. – В колонии! Там же, где и Голиченкову, твоему старшему дружку! Раз не можете быть полезными членами нашего общества, таки сидите!

Тут Ханурик, уже не спрашивая ни у кого разрешения, решительно вышел в центр отрядной. В ряду взрослых зашелестел тревожный говорок.

Вопреки ожиданиям, Ханурик не стал никого закладывать, не стал также «качать права» – и тем самым счастливо избежал возможности тут же отправиться (для начала) в медпункт на укол магнезии, а завтра, вполне может быть, и на стационарное лечение. И первое, что там ждало смутьяна, – это исправительный «пенал», куда его «вложили» бы на пару суток без всякого сожаления… Но – не случилось. В нём ещё не до конца перебродила закваска вольности и беззаветной любви к дикой жизни.

Однако нервы у него оказались очень крепкими. Он прекрасно держался. Только слегка побледнело лицо, да обтянулись красивой линией высокие «скифские» скулы. Острые серые глазики в опушье тёмных длинных ресниц смотрели мрачно и непримиримо. Обращаясь к Людмиле Семёновне, он чётко и громко сказал:

– А чего это вы, чуть что, так сразу в колонию? Другого места, что ли, нет?

– И то, правда, всё колония да колония… – поддержал его, громко шмыгнув носом, явно повеселевший Огурец.

– Как это – нет? А психушка? – с готовностью присоединилась к новым «протестантам» и сама ведущая – Кира. – И что это вы, Людмила Семёновна, чуть что, если кто вам не нравится, сразу туда вот и посылаете? А потом человек бандитом или психом становится по-настоящему.

– Да. Это не честно, – с энтузиазмом поддакнул вконец развеселившийся Огурец. – Общество вконец деградуирует, если и мы ещё бандитами станем.

Кира показала ему кулак и гаркнула:

– Закрой хлебало, тухлый овощ! Но Огурец уже завёлся. Сверля Людмилу Сергеевну искренним взглядом, он на голубом глазу выдал под общий смех:

– Нет, правда, нормальное общество не может состоять из одних психических бандитов.

– Или бандитических психов, – подсказала Надюха.

– А тебе что? – засмеялась Лиса. – Психи прикольные.

– А мне почему-то не хочется жить с этой сволочью.

Кира подскочила к нему и ловко отбила мощный щелбан. Издав дикий вопль: «Оййёёёёёййй!» Огурец, обхватив голову руками, начал раскачиваться на стуле. Чтобы загладить ситуацию, Кира примирительно сказала:

– Чего вы его слушаете? У него во какая голова – огурец и есть.

– Точно, – снова выступил Огурец. – Только я не жертва пьяного зачатия, в отличие от некоторых.

– Ой, тупидзе, довыступаешься! – Кира снова отбила ему щелбан и поспешила добавить масла в огонь: У него врождённая внутричерепная опухоль и половина мозга парализована, а другая от чрезмерных перегрузок преждевременно износилась. Если сделать трепанацию черепа и удалить ненужное, может, и станет нормальным огурцом. Говорите, Людмила Семёновна.

И она, отбив для профилактики ещё пару щелбанов, возвратилась на своё место.

– Мы никого не отправляем в психиатрические больницы просто так, – сказала с места Людмила Семёновна. – Без медицинских показаний.

– А Жигала зачем снова в психушку засунули? – выкрикнул Бельчиков. – Кто на него показал?

– Игорь Жигалов совершил неадекватный поступок, – сказала Татьяна Степановна, а я снова подумала о том, что:

какой же дурой надо быть, чтобы верить им, этой парочке, на слово…

Людмила Семёновна снова встала.

– Так, – сказала она строго, непререкаемым тоном. – Есть предложение обсуждение прекратить. Ольга Николаевна вам уже сказала…

Она смотрела на Ханурика так, будто готовилась его проглотить живьём. Но Олега это ничуть не