кажется серым, косулю он принимает за зайца и на завтрак глотает барий. Жалко тратить на него время».

Жолт подозвал Зебулона, бросил свитер и приказал:

– Стереги!

– И он будет стеречь? – спросил Дани.

– Попробуй отнять!

Дани протянул руку. Зебулон издал грозное глухое ворчание, и все тело его напружинилось. Рука Дани приближалась. Зебулон примял свитер передними лапами, коротко тявкнул и встал.

– Зебу! – испуганно крикнул Дани. – Неужели ты смог бы…

– И еще как! – сказал Жолт. – Его давно уже не приходится дергать за уши. Он становится злым по команде. Ну что?

– Любопытно, – сказал Дани и устало прилег на траву.

– Почти все, что Зебулон делает, он делает для того, чтобы мне угодить. Знаешь, старик, когда я копаюсь иглой в его ранах, он стоит точно вкопанный и следит лишь за тем, чтоб меня случайно не рассердить. А когда я сержусь, он просто трясется от страха.

– А почему сейчас ты не заикаешься? – вдруг спросил Дани, приподнимаясь на локте.

– Это никому не известно, – помолчав, сказал Жолт.

– Что за черт! Просто так, ни с того ни с сего, у тебя отнимается язык? Я ни разу не слышал, чтоб ты заикался.

– Многие заикаются. Ты даже не представляешь, как много заик. У Восточного вокзала есть институт. Знаешь, какая там толчея? Как в продовольственном магазине.

– Отчего эта пакость бывает?

– Оттого, что человека оскорбляют. Например, ему говорят: ты гаденький хулиган.

– Взял бы да смазал разок за такое.

– Отцу?

– Это дело другое! Тогда все понятно!

– Ничего тебе не понятно. Беда не в том, что говорят, а в том, что ты этому веришь.

– Да ты свихнулся!

– Врач видит массу страданий, они его закаляют, и потому он мыслит очень решительно, без всякой чувствительности, – вот что сказал лечащий меня врач. Я и сам был свидетель: когда человек отдал концы – ведь ты понимаешь, что это значит, – врач сказал: он экзитировал, и все.

– Мой отец тоже мыслит решительно. Он ведь военный, – сказал Дани. – И зудит, все время зудит, что я мало ем и останусь вот таким лилипутом. Но ведь должны быть на свете и лилипуты! Правда? Так что на это мне наплевать.

Лоб Дани, однако, прорезала злая морщинка, – значит, ему было не наплевать.

– Сколько в тебе сантиметров?

– Откуда мне знать!

– Да ты ростом еще обставишь отца. Вот увидишь, мое предсказание сбудется.

Дани весь просиял:

– Вот была бы потеха! Я смеялся бы как помешанный.

Дани задумался.

– Не понимаю, как это… и сколько может оно продолжаться? – спросил он затем.

– Ты имеешь в виду заикание? Амбруш считает, что это от страха. Я квакаю от страха перед отцом.

Жолт мрачно смотрел перед собой.

– А кто такой Амбруш?

– Он меня лечит. Мой врач. Ну и голова этот Амбруш – блеск! А его лечение – сила. Можно ставить Знак качества. Я так считаю.

– Хочешь заморочить мне голову?

– Ни капельки. Это в самом деле захватывающе. Мы играем, занимаемся тестами. Знаешь, что такое тесты?

– Не очень.

– Например, так. Перед тобой кладут доску, а на ней разноцветные чернильные кляксы. И ты должен сказать про кляксу все, что взбредет тебе в голову. То есть что в этих кляксах ты видишь. Получаются самые разные и весьма любопытные фигуры. По-моему, это картины. Говорить можно что хочешь. Амбруш только смеется. Слушай, старик, посмотрел бы ты, как он смеется.

– А что ты увидел в кляксе?

– Смотрю я, к примеру, на такое пятно и говорю: «Это дьявол; он охвачен красным пламенем. Тут врата ада». Отлично. Амбруш очень доволен. «А тут карабкающиеся по краю пропасти люди, они хотят броситься