Зебулон, учащенно дыша, кинулся к нему со всех ног. На спине его проступали позвонки, живот обвис, и все ребра были наперечет.
– Дай же я на тебя посмотрю! – сказал Жолт.
Зебулон встал на задние лапы, передние положил Жолту на грудь и, откинув назад голову, с немым обожанием смотрел в лицо хозяину.
Жолт с некоторой неловкостью принял это неистовое проявление любви и, учитывая, что они не одни – отец и Тибор стояли рядом, – тихо бранил щенка. А сам в это время гладил его большие бархатистые уши.
– Ну, что это за капризы, Зебулон? Почему ты не ешь? Ах, как ты похудел! Ты же превратился в дохлятину! Надо есть!
– Бесценная собака! Ни одной сардельки не съела, – сказал двусмысленно Тибор.
Жолту пришлось уделить часть внимания и отцу, так как его изумление заслуживало ничуть не меньшего интереса, чем восторг Зебулона. «Папа не понимает, за что так любит меня собака, и он прав. Но кто это может понять?»
Слегка конфузясь, Керекеш объяснял, что каждый день выводил щенка на прогулку, но гулянье Зебулона не радовало и он все время рвался домой. Дома он обнюхивал углы, словно подозревал, что тот, кого он ищет, ловко спрятался от него; потом уныло укладывался в холле и время от времени скулил так, что разрывалось сердце. Когда его выводили во двор, он забивался в зеленую будку и отказывался от пищи.
– А воду он пил?
– Всего раз или два.
– Сейчас мы посмотрим, болен ты, Зебулон, или здоров.
Жолт принялся готовить обед. Налил в большую белую миску молока, размочил в нем куски хлеба с маслом, потом добавил витаминизированный концентрат для собак, имеющий вкус говядины.
Зебулон в нерешительности помахивал хвостом и к миске не приближался.
– Ешь, Зебу, это твое, – сказал ему Жолт.
И тогда Зебулон, очень довольный, накинулся на еду.
– Да он совершенно здоров. Просто он по тебе тосковал, – сказал Керекеш.
Вечером, прихватив грубошерстное одеяло, Жолт прокрался в холл, улегся на ковер неподалеку от Зебулона и стал поглаживать его черные мягкие уши. Сердце мальчика сильно стучало, а по лицу расплывалась улыбка, когда он слышал глухое довольное ворчание Зебулона.
– Теперь, когда я дома, тебе стало лучше? – спросил он шепотом.
Зебулон вздохнул и с наслаждением потянулся, коснувшись передними лапами шеи Жолта.
– Да не лягайся ты, козлотур! – выбранил его Жолт. – Разве можно так спать!
Тем не менее он заснул и спал всю ночь крепко. А утром Тибор споткнулся о его ноги.
– Это ты? Ты? Спишь на полу с собакой? – запинаясь от возмущения, говорил Тибор.
– В комнате было жарко, – пробормотал Жолт и выскользнул потихоньку из холла.
– Спать на полу! И где? В доме врача! Это же, можно сказать, патология! Да, патология!
В ванной Жолт слегка ополоснул лицо и оделся. Зебулон нетерпеливо бил лапой, визжал и рвался скорей на прогулку.
– Тише! – строго прикрикнул на него Жолт. – Говори лишь в том случае, когда я тебя спрашиваю!
– А что он тебе говорит? – спросил из комнаты голос Магды.
– Что я слишком долго копаюсь и ему непонятно, почему мы еще не мчимся как угорелые по склону горы.
Магда выглянула из двери и засмеялась, Зебулон мычал, как теленок, но все, что он хотел сказать, Жолту было совершенно понятно.
Наступил сентябрь, и Жолта вдруг стало тяготить одиночество. Каждое утро он с грустью смотрел в окно, где по улице, крича и размахивая портфелями, шли мальчишки и семенили девчонки в синих фартуках. Только после восьми он, крадучись, выбирался из дому. Безграничная свобода постепенно утрачивала для него свою прелесть, его все реже манили к себе высокие горы, девственные лужайки и лесные тропы.
Больше всего времени Жолт проводил на склоне холма, нависавшем над Куруцлешской дорогой. Он с любопытством наблюдал за Зебулоном. который всегда бывал чем-нибудь занят и никогда не скучал. Жолт пытался понять, что именно заставляет собаку приспосабливаться к одной-единственной, такой беспокойной роли – служить человеку. Зебулона, как и множество других собак, совсем не надо было учить стремглав мчаться на зов хозяина. Одним глазом он постоянно поглядывал назад, и даже охотничий азарт – когда он гнался за куропаткой, кошкой или фазаном – захватывал его лишь до тех пор, пока он не выбегал за круг радиусом метров в двести, незримо очерченный вокруг Жолта. Стоило ему оказаться за этой чертой, и он, словно бы по тревожному звонку, притормаживал и быстро трусил назад, поглядывая на мальчика вопросительно и преданно. Когда Жолт останавливался, Зебулон суживал круг метров до сорока и сразу же находил себе дело: свежевал ветку, зажав ее между передними лапами, будто «трепал перо»; ветка, очевидно, была для него как бы символом дикой утки, куропатки или фазана. Вот так бы он расправился с птицей, если б это было позволено. Зебулон не раз уже ловил куропаток, по отпускал их по первому слову хозяина. Правда, с видом немного разочарованным.
Теперь Жолт все чаще часами лежал на траве, с грустью глядя на яблоки цвета киновари, на продолговатые, светящиеся голубоватым налетом сливы, на пчел, собиравших взяток с цветов люцерны, на скользящего ужа, на ящерицу, уставившуюся в небо, но в глазах его редко вспыхивал огонек жадного любопытства; в коробке барахтались и жужжали всего три тоскующих жука – у него пропала даже охота собирать коллекцию.
