почувствовать, – мамин запах, который слегка, едва различимо окутал ее. «Теперь это и мой запах», – подумала Элизабет и заснула. Ей ничего не снилось, вообще ничего, даже мама.
Мама пришла к ней следующей ночью, когда Элизабет спала в коттедже Влэда. Она не собиралась оставаться у него, но дом снова нашептывал, окликал подозрительными звуками, и Элизабет в конце концов стало не по себе.
Влэд уже лежал в постели, было поздно, почти полночь, но не спал. «Наверное, ждет меня», – подумала Элизабет. Она неслышно проскользила босыми ногами по полу, казалось, в ночи он не замечает ее. Но когда она приблизилась, то даже в этой глухой, непроницаемой темноте она увидела устремленные на нее глаза, молчаливые: в них таились ожидание, мольба, предвкушение – все вместе.
– Девочка моя, ты пришла, – прошептал он и как-то неловко попытался приподняться. Но она, не говоря ни слова, уперлась рукой в его грудь, и он остался лежать, замерев в ожидании, в почти парализованном оцепенении.
Когда она потерялась в цветных переплетающихся туннелях, по которым неслась, скользя меж гладких стен, переходя из одного туннеля в другой, возвращаясь, сама становясь ими, их цветовые сочетания снова несли какую-то запрятанную, зашифрованную информацию, которая была доступна только ей и которую ей даже не требовалось разгадывать.
Потом туннели повернули назад и взвились спиралями, и ощущение наполненности разрослось, оно уже не вмещалось внутри и стало выбрасывать наружу вспышки – короткие, острые, они наслаивались одна на другую, пока не накрыли ярким, пугающе ослепительным взрывом, который еще надо было суметь пережить.
На этот раз мама пришла ненадолго.
– Вот видишь, Лизи, все хорошо, как я и обещала, – проговорила мама. – И впредь будет хорошо, вот увидишь. Ты все делаешь правильно. – Мамино лицо остановилось совсем близко, так близко, что можно было разглядеть каждую черточку, каждую ямочку, каждый бугорок. – Я обещала прийти к тебе, вот я и пришла. – Она снова помолчала, улыбка так и не сходила с ее губ. От нее исходило спокойствие и блаженство.
– Ты будешь часто приходить? – спросила Элизабет тихо, потому что громко не могла.
– Каждый раз, когда ты будешь здесь, я буду приходить.
– Где – здесь? – не поняла Элизабет.
– Здесь, в этой комнате, когда ты будешь засыпать на этой кровати… Тогда я буду приходить.
– С Влэдом? – спросила Элизабет, потому что снова не поняла. Дина кивнула. – Ты будешь приходить каждый раз, когда я буду заниматься с ним любовью?
– Ну это уже как ты хочешь, – засмеялась Дина. – Главное, чтобы ты входила в туннели. Ты же видела туннели?
– Да, видела, – согласилась Элизабет. – Но они возникают, только когда я занимаюсь с ним любовью.
– Ну вот видишь, – смех был мягкий, счастливый. – Зачем же ты меня спрашиваешь?
– Почему туннели? – снова спросила Элизабет.
– Потому что ты входишь в них с одного конца, а я – с другого. Главное, не выбирать, в какой из них входить. Все должно происходить само по себе, естественно.
– Они соединяют? – удивилась Элизабет.
– Ну что-то же должно соединять, – ответила Дина, и хотя голос потерял четкость, Элизабет поняла. Ей показалось, что поняла.
– Мама… – Элизабет не знала, как спросить: – Кто тебя убил?
Наверное, она напрасно спросила, потому что Дина перестала улыбаться, ее лицо стало удаляться, покрываться тенями.
– Никто, – ответила она, и Элизабет расслышала печаль. – Я же тебе говорила, что никто.
– А как же тогда…
– Не думай об этом, Лизи. Думай о том, как хорошо тебе, ладно?
– Да, – ответила Элизабет, но ответ ее уже растворился в пустоте.
Она открыла глаза. Уже светало, снова светало. Влэд спал рядом, он был теплый, почти горячий. Элизабет отодвинулась, мелкие бусинки пота соскользнули с кожи. Оказалось, что она совершенно раздета, но когда она успела снять одежду? Элизабет пожала плечами. «Впрочем, какая там одежда, – улыбнулась она себе, – майка, юбка, трусики». Тело было легким, но не только тело, на душе было спокойно и радостно, как и прошлый раз, когда приходила мама.
«Значит, я должна заниматься любовью с Влэдом, чтобы она приходила, – вспомнила Элизабет. Она посмотрела на него, в который раз разбирая по частям его лицо. – Нет, красивым его никак не назовешь. Разве что противоречие, – подумала она, – противоречие между сухой жесткостью, исходящей от его узких губ, от его грубой, почти выдубленной кожи, и теплыми, полными чувств глазами. Вот он и рождает во мне вспышки, в маме рождал, а теперь – во мне».
Влэд неожиданно открыл глаза, и она отвернулась, ей стало неловко, будто она подглядывала за ним, а он заметил. Теперь она лежала на спине, смотрела в окно напротив.
– Ты хотела что-то спросить? – сказал наконец он.
– Почему? – удивилась она.
– Ты смотрела на меня.
– Откуда ты знаешь?
– Я чувствовал. Оттуда, из сна, я чувствовал твой взгляд. Динин взгляд я тоже всегда чувствовал.
– Понятно, – пожала плечами Элизабет. А потом спросила: – Ну и с кем тебе лучше, с матерью или с дочерью?
– Зачем ты так? – Голос был переполнен обидой, Элизабет даже улыбнулась:
– А почему нет? Ты спал с ней, теперь со мной, ты можешь сравнить.
– Я любил твою мать, а теперь эта любовь перешла на тебя.
«Ну конечно, – подумала про себя Элизабет, соглашаясь. – Мама перешла в меня, а значит, и его любовь к ней перешла на меня».
– А раньше ты меня совсем не любил? – спросила она, чтобы поставить его в тупик.
– Ну почему же. Я любил тебя. Но совсем другой любовью. – Он помолчал. – Не каждая ведь любовь подразумевает любовь физическую. Любовь к родителям, например, или любовь к детям. Я любил тебя, как ребенка, как дочь дорогой мне женщины. Но случилось так, что ты заменила ее. И не моя в этом вина, так просто распорядилась жизнь.
Элизабет слушала, по-прежнему лежа на спине, глядя в полный белой пустоты проем окна, слушала проникновенный, сочащийся чувством и искренностью голос и не верила ему. Наверное, именно из-за чрезмерной чувственности, чрезмерной, нарочитой искренности. Слишком уж он хотел, чтобы она поверила.
– Так ты никогда не думал обо мне? – спросила она. – Я имею в виду, как о женщине. Никогда не представлял, как занимаешься со мной любовью? – Он не отвечал. – Никогда не фантазировал? – Он продолжал молчать. И это безвольное молчание разозлило Элизабет. – Никогда не дрочил на меня? – добавила она грубо, чтобы прервать молчание, чтобы он наконец сказал правду.
– Что ты говоришь, как ты можешь? – голос задрожал. От возмущения или оттого, что его поймали с поличным? – Как ты можешь так говорить?
– Да ладно, перестань, хватит выкручиваться, – Элизабет уже не сдерживала ни злости, ни раздражения. – Я же могу честно признаться, что думала о тебе, когда трогала себя… ну, ты понимаешь… Что же здесь такого? И я чувствовала, что от тебя исходит, как сказать… не просто интерес, от тебя исходило желание. Я видела его, слышала. А теперь ты пытаешься меня обмануть. «Жизнь распорядилась», – передразнила она его.
– Девочка моя, – голос снова изменился, в нем больше не было возмущения, наоборот, ласка, забота. Теперь он и не пытался оправдываться.
И вдруг Элизабет все поняла.
– Это ты ее убил, – вырвалось у нее.
– Кого?
