думать о вас хуже, чем вы есть.
— Вот с места не сойду, пока профессора не приведете!
— Чудак, ей-богу! Все профессора уже давно спят. И вам пора спать. Прошу настоятельно не шуметь…
— А вот я буду шуметь! — разозлился я.
Тут Сергей Павлович сделал глазами какой-то едва уловимый знак Петровичу, стоящему у меня за спиной, и тот крепко схватил меня за руки и рывком сбил на колени. В ту же секунду Сергей Павлович выскочил из-за стола и борцовским «замком» сцепил руки на моей шее, да так жестко, что, кажется, хрустнули шейные позвонки.
— В отсек! — скомандовал он, и они поволокли меня по коридору.
В считанные мгновения они доставили меня этажом ниже. Не ослабляя захвата одной рукой, Сергей Павлович вытащил другой ключи и отпер еще какую-то дверь. Потом они повалили меня на скамью, и, бог весть откуда взявшаяся медсестра всадила в меня шприц. Маленький и круглый человечек, оказавшийся рядом, приветливо заулыбался и громко замяукал.
— Брысь! — прикрикнул на него Петрович, и тот послушно исчез.
— Отпусти, гадюка! — прохрипел я Сергею Павловичу. — Голову оторвешь!
— Успокоились? — поинтересовался он, отпуская меня, — Ну смотрите! А то свяжем… Покажите ему его койку, — кивнул он Петровичу.
Медбрат взял меня за локоть, чтобы отвести в палату, но я презрительно отбросил его руку, заявив, что не намерен спать в их учреждении, хотя бы они мне еще сто уколов засадили, и что они еще ответят за свои действия. С этими словами, оставшись сидеть, я отвернулся с видом оскорбленного человеческого достоинства. Просто до слез было обидно от сознания своего бессилия перед ними.
— Пусть сидит, — сказал Сергей Павлович медбрату. — Хоть всю ночь… А захочет спать, покажешь где…
И меня оставили в покое. Сергей Павлович и медсестра ушли обратно на второй этаж, заперев за собой дверь, а Петрович отправился в палату, чтобы, очевидно, подтянуть узлы на ремнях, которыми были прикручены к койкам буйные.
Помятый, униженный, с легким головокружением (вероятно, после их проклятого укола), я смог наконец осмотреться в помещении отсека — так именовалось отделение для особо беспокойных пациентов. В голове не укладывалось, что какой-нибудь час назад я пришел домой с намерением попить кофейку, а теперь сижу здесь; все это выглядело настолько неправдоподобно и вдобавок так ненавистно и невыносимо подло, что мне снова стало казаться, что я никак не могу очнуться от очередного тяжелого сна. В конце небольшого коридора, где я был оставлен сидеть на скамье, имелось окно, намертво заделанное мелкой металлический сеткой, сквозь которую просвечивал один лишь уличный фонарь. Направо была дверь в уборную, из которой крепко тянуло смрадом. Налево — палата… Из этой палаты, куда вошел Петрович, слышались изможденный, бессмысленные вопли. «Это бредит Ком!» — вдруг подумал я с замершим сердцем, но тут же оборвал себя: «Что за чушь лезет в голову! Ком лежит совсем в другой больнице! Откуда ему здесь взяться?!» Я прекрасно понимал всю нелепость пришедшей мне в голову фантазии, но избавиться от нее никак не мог… Постепенно чередования сомнения и уверенности так замучили меня, что, в конце концов, не выдержав, я вскочил со скамьи и вошел в палату, откуда исходили вопли.
В первый момент меня едва не хватил удар. Я действительно увидел черные усы-квад-ратные скобки на восково-бледном лице… Но я взглянул внимательнее и увидел, что бившийся на койке молодой человек был, конечно, вовсе не Ком — он и не мог быть Комом!..
— Что с ним? — спросил я медбрата, который устраивал подушку, чтобы человек не расшиб себе голову о металлическую спинку.
— Не видишь, белая горячка, — проворчал Петрович (однако вполне беззлобно). — Уже второй день его ломает. Сколько ремней мне порвал, сука. Простыни рвал. Полотенца вафельные рвал. Теперь только утомился…
Я вышел обратно в коридор и плюхнулся на свою скамью. Маленький, круглый человечек примостился рядом.
— Мяу, — сказал он, — давай поцелуемся!
— Брысь! — сказал я.
Человечек обиженно отодвинулся. Потом он забрался на скамью и, спустив штаны, натужился… Если бы я не успел вскочить и увернуться, он так и обдал бы меня струей.
— Пошел спать, кот! — закричал на него вышедший из палаты медбрат и погрозил кулаком. — Сейчас по жопе получишь!
Человечек с мяуканьем убежал. Я достал сигареты.
— Здесь не положено, — хмуро сказал медбрат и показал на уборную.
Я послушно отправился туда, но в соседстве с затопленными экскрементами унитазами не смог сделать и одной затяжки, выбросил сигарету и снова вернулся в коридор. Петрович сидел с газетой за столом дежурного и не обращал на меня никакого внимания.
Одно сознание того, что ты попал в сумасшедший дом, могло, пожалуй, довести до настоящего безумия, и, чтобы поддержать себя морально, я принялся припоминать, как описаны подобные учреждения у классиков. Я подробно перебрал в памяти Гоголя, Чехова, Гашека, Булгакова и установил, что все так оно и есть на самом деле, но стало ли мне от этого вывода легче или нет, понять не мог. Так где же, спрашивается, поддерживающая и воодушевляющая в трудную минуту сила искусства?..
Вопрос Петровича вывел меня из задумчивости. Оказалось, что мой нынешний начальник Петрович занялся решением кроссворда, и ему требовалась моя помощь… Несмотря на то, что я и в нормальной жизни ненавидел кроссворды — а уж теперь меня и подавно затошнило, — я скрепя сердце ответил. После чего еще несколько раз подряд мне удалось подсказать, требуемое слово, чем я доставил Петровичу неописуемое удовольствие и прочно завоевал его расположение. Я незамедлительно решил этим воспользоваться, чтобы выведать о затеянной против меня провокации. Петрович хоть и рад был помочь, но подробностей не знал.
— Ну, — дружески сказал он, предварительно окинув меня оценивающим взглядом, — тебя, скорее всего, по двести девяносто пятому пункту классифицируют. Я так полагаю…
— Господи, — пробормотал я, — это еще что за пункт?
— А шизофрения, парень, — усмехнувшись моей неосведомленности, солидно объяснил медбрат. — Да ты не расстраивайся, таких у нас долго не держат… Взбодрят электрошоковой или инсулиновой терапией — и можно опять по бабам… Ты, главное, поскромнее себя веди, — посоветовал он. — Твое счастье, что сегодня Палыч дежурит. Он у нас психолог!.. Был бы Семеныч, мы бы тебе так вломили… А Семеныч завтра, ты учти!
Петрович многозначительно подмигнул мне, и мы продолжили решение кроссворда.
— Что-то наш белогорячечный опять расшумелся, — озабоченно вздохнул Петрович через некоторое время. — Пойдем поглядим, не расквасил бы себе кочан…
Я пошел за ним в палату. Парень, которого я чуть было не принял за Кома, сумел каким-то образом вырвать из пут руки (ноги оставались прикручены к раме) и, вывернувшись, как гусеница, с натужными хрипами пытался уползти под кровать.
— Ну ты подумай! — сказал Петрович и, схватив парня за плечи, стал водворять обратно. — Придержи-ка ему руку, — попросил он меня, а сам разгибал другую, что, очевидно, было не легче, чем выпрямлять железную трубу: мускулы на руках у белогорячечного едва не лопались от напряжения, а запястья горели, исполосованные ремнями и полотенцами,
Я машинально бросился помогать, и с огромным трудом нам удалось зафиксировать парня в горизонтальном положении. Затем мы возвратились в коридор.
— Хоть орать перестал, — вздохнул Петрович. — А то еще с утра так орал, что я думал, оглохну…
