Ком помещался в восьмикоечной палате. Я обратил внимание только на его соседей справа и слева. Первый — сенильный старикан с потухшим, бессмысленным взором; второй — близорукий, сосредоточенный человек с ампутированными едва ли не по пояс ногами… Я обратил внимание, когда соображал, с какой стороны удобнее подойти к койке, на которой лежал
Ком и по бокам которой стояли капельницы и гибкие полиэтиленовые трубки тянулись к Кому и на впадинах его локтевых сгибов были закреплены лейкопластырем.
— Присаживайтесь на мою кровать, — вдруг предложил сосредоточенный человек бесцветным голосом. — У меня полно свободного места… — И он показал на ту часть кровати, где должны были бы располагаться ноги.
Мы с Оленькой смущенно переглянулись, не решаясь сесть.
— Спасибо, что навестили, — тихим, но вполне твердым голосом сказал Ком. — Ты садись, — сказал он мне, — а ты… — тут он посмотрел на Оленьку, — ты, пожалуйста, иди, подожди внизу. Нам с ним надо поговорить. Он тебе потом все расскажет.
— Да-да, конечно, — поспешно закивала Оленька. — Я понимаю, я подожду внизу…
(Что уж она там понимала?!..)
Я послушно опустился на пустую половину соседней койки, но Ком, окинув меня неопределенным взглядом, не спешил говорить…
Я ободряюще улыбнулся и повел речь о том, что все к лучшему, что жизнь не стоит на месте, что скоро Ком поправится, и у него появятся новые увлечения, интересы, перспективы… Мне казалось, теперь лучше всего ни словом, ни намеком не касаться прошлых дел, чтобы не краснеть друг перед другом за совершенные глупости; сделать вид, будто бы ничего такого и не было. Мне казалось, теперь само собой между нами имеется негласное, взаимное понимание, что только полное забвение может смягчить обоюдное чувство неловкости…
Ком что-то сказал, но я, увлеченный своей «тактикой и стратегией», не расслышал и, нагибаясь поближе и продолжая ободряюще улыбаться, переспросил.
— Ты меня похоронил, — терпеливо повторил Ком. — Ты меня похоронил, а я тебя все-таки люблю, Антон.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Я же возвращался за тобой!.. — в смятении пробормотал я и осекся, чувствуя постыдность каких- либо оправданий.
Как же я ненавидел себя…
— Что, Антон, стыдно тебе? — тихо спросил Ком.
Я подавленно кивнул, стараясь собраться с мыслями.
— Если разобраться, — начал я, — это какая-то цепь сплошных глупостей. Малая глупость влекла за собой большую глупость… Но сейчас не это главное! — спохватился я, сообразив, что разбор прошлых дел как раз наименее уместен. — Сейчас самое главное — это твое здоровье!.. Что говорят доктора? Может быть, нужны какие-нибудь дефицитные лекарства? Мы все очень переживаем за тебя. Хотим, чтобы ты поправился. И как можно скорее…
— Я поправлюсь очень скоро, — заверил Ком, и я сразу поверил, что так оно и будет. Оставим эту тему.
— Как хочешь… — согласился я, глядя то на мерные шлепки капель раствора в прозрачном переходнике капельницы, то на Кома, уже заметно утомленного разговором.
Он то и дело прикрывал глаза, и его лоб с прилипшими прямыми волосами покрылся испариной. Вот он снова прикрыл глаза, и мне показалось, что он уснул. Я подумал, что пора закругляться с визитом.
— Сегодня какой день? — спросил Ком, не открывая глаз.
— Понедельник… — ответил я, и снова мое сердце защемило от жалости к бедняге — жертве свой же неистовости.
— Ну?..
— Что?
— Как же ты жил эти два дня? Расскажи.
— Ничего особенного. Как обычно.
Я словно ждал этого вопроса и ответил четко, без запинки, но почему-то как-то по-дурацки «в нос»… Я видел, что Кома интересовало еще что-то, но он не сразу решился об этом спросить. Он спросил об этом тихо-тихо, цедя слова сквозь зубы, и мне пришлось наклониться к самому го лицу.
— И ты был близок с ней?
Я мгновенно понял, кого он имеет в виду, и также мгновенно перебрал в уме все возможные варианты ответов. Я решил, что буду отпираться до последнего, хотя и знал из собственного опыта, что с Комом это вряд ли пройдет…
— Да как тебе только могло такое в голову прийти?! — возмутился я и сам почувствовал, до чего фальшиво мое возмущение.
В этот момент Ком открыл глаза, и, заглянув в них, я непроизвольно отпрянул — словно отскочил от края черной бездны, — отпрянул, охваченный безотчетным ужасом, потому что внезапная догадка о сокровенной тайне моего товарища, которую тот, вероятно, не раскрывал даже самому себе, явилась в моем сознании во всей своей очевидности и простоте.
— Как тебе только в голову могло прийти? — лепетал я. — Я же давно живу только по твоим инструкциям. Я же стараюсь быть человеком, я же…
Я был уверен, что он не верит ни единому моему слову. Никто не поверил бы мне в этот момент. Не могло найтись ни одного легковерного идиота на свете, чтобы поверить… Но тут произошло невероятное: Ком мне поверил!
— Извини меня, — смутился он, бессильно утопая головой в подушке.
— Ерунда! — пробормотал я, смущенный не меньше его.
Очень кстати в палату вошла дежурная медсестра и сразу же набросилась на меня: кто пустил в неприемные часы постороннего, без разрешения, без халата и т. д. — она была, эта медсестра, точной копией той напомаженной врачицы под красным крестом, — так мне показалось по крайней мере — ну и бог с ней! В другой раз я был бы не прочь подразнить ее, поспорить, покачать права, но теперь с радостью подчинился ее безапелляционному, приказному тону и начал прощаться с Комом.
— Ухожу, ухожу, — кивнул я медсестре.
— И побыстрее! — сказала она, принимаясь возиться с капельницей.
Я хотел засунуть апельсины в тумбочку около кровати, но Ком велел раздать их поровну всем соседям по палате. Это было совершенно в его духе. А ведь он едва был в сознании… Я покорно выполнил его пожелание и уже хотел уйти, как он снова что-то забормотал. Я наклонился к нему.
— Ты слышишь, друг?.. Четырнадцатый век… Антон!.. Мрак… массы истомились… Ты слышишь?.. Нельзя приходить в отчаяние… надо сражаться… надо победить… истомились массы…
— Бредит, — вздохнула медсестра.
— Вы думаете? — вздохнул и я.
— Долго мне еще ждать, когда вы изволите убраться? — зашипела она на меня.
Я прошел мимо Оленьки, не видя ее и даже забыв о ней, и она нагнала меня, только когда я выходил на улицу.
— Да что же он? Как же он? — спросила она.
— Пока слаб… — рассеянно сказал я. — Но заверил, что скоро поправится. Неудачные съезды с горок — не самое для него страшное…
Я думал о том, что с моей стороны было очень наивно надеяться, что несчастье переломит волю Кома, заставит отказаться от выбранного пути…
Оленька внимательно посмотрела на меня, но у нее хватило соображения не приставать ко мне с дальнейшими расспросами… Мы потряслись в электричке, не сказав друг с другом и двух слов, и разошлись на Курском вокзале. Она поплелась к себе в Бибирево, а я зашел перекусить в вокзальный буфет.
