— Ну, давай, — недоверчиво сказал я, — прикажи себе спать, а я посмотрю, как это тебе удастся. Только чур не притворяться! — добавил я, хотя уже давно успел понять, что такое качество, как притворство, абсолютно чуждо моему товарищу.
— Хорошо, — сказал Ком. — Ровно через три минуты я буду крепко спать!
Мы оба замолчали. Пахло хвоей и дымом. Я поднял глаза и только теперь осмотрелся. Ночной лес вокруг напоминал театр, где перед представлением погашен свет. Только слабо освещенная оркестровая яма была не внизу, а над головой. В черных, корявых ветвях застрял серп месяца, похожий на золоченую деку арфы. В безветрии лес стоял тихо-тихо, и я слышал дыхание Кома. Оно выровнялось и стало глубоким… Ком спал. Вне всяких сомнений, крепко спал.
Прошло несколько минут. Где-то очень далеко простучал поезд. Я лежал в глухом, зимнем лесу, ночью, где-то у черта на куличках. И это было реальностью. А фантастикой было существование жаркой московской квартиры в Сокольниках, где по коврам можно ходить босиком, где мебель натиралась воском, где на нашем с Лорой «свадебном диване» спал мой ангел.
Прошло полчаса или час. Неизвестно. Я уже надышал на шарфе ледяную корку… Без всяких предварительных мыслей я осторожно выбрался из-под шинели Кома и бесшумно (в рыхлом снегу это нетрудно) попятился прочь.
Я не имел никакого понятия, в каком направлении следует двигаться, зато мне удалось разыскать наш след к месту ночевки, по которому я и пустился в обратный путь, показавшийся мне на этот раз не таким уж долгим. Выйдя из леса, я увидел свет приближающейся электрички и со всех ног бросился к платформе, моля судьбу, чтобы у электрички была предусмотрена остановка и чтобы мне успеть.
Остановка предусмотрена была, и я вскочил в вагон как раз за секунду до того, как захлопнулись двери. Нет, как видно, мой ангел еще не спал…
Около двух ночи мне удалось добраться до дома. Единственное освещенное окно было наше. Я почувствовал, что программа сегодняшнего дня еще не исчерпана, но не стал строить догадки, кого застану, и без промедления поднялся наверх.
Я отпер дверь квартиры своим ключом и вошел в прихожую. Из комнаты доносились звуки любимого Лорой Пинк Флойда — шаманские пассажи, прекрасные и заунывные, словно кто-то виток за витком наматывает тебе на голову бесконечный, тугой бинт. Кроме музыки, прослушивался голос Лоры и… Я не сразу узнал другой голос из-за странно нарушенной дикции: как если бы говоривший не выпускал изо рта сигарету или, скажем, зажимал зубами при разговоре кончик карандаша.
— Мне это… стыдно… трудно…
— Ничего, так и должно быть, — убеждала Лора. — Это только сначала трудно, а потом будет легче!
— Дело в том, что я с детства был чрезвычайно чувственным.
— Так, хорошо…
— Просто чрезвычайно… Как, как…
— Не напрягайся. Дай свободно возникнуть воспоминанию или ассоциации, — советовала Лора.
— Чулок… носок… сейчас… что-то такое… Нога! НОГА!!
Я догадался, кто был собеседником Лоры. Голос принадлежал Сэшеа. Я стоял в прихожей и слушал, а они были так увлечены, что не заметили моего прихода. Я осторожно заглянул в комнату через приоткрытую дверь. Они сидели в креслах друг против друга, разделенные журнальным столиком, на котором стояли бокалы и бутылка вина. Лора держала в руках блокнот и авторучку. Несмотря на непринужденную обстановку, выражение ее лица было подчеркнуто деловое и бесстрастное. Сэшеа полулежал в кресле, придерживая ладонью челюсть и почему-то постанывая время от времени, словно от зубной боли, и выражение его лица было сладострастно-мученическое. Где-то я уже видел подобную сцену.
— Что за НОГА? — спросила Лора. — Какая еще нога?
— Ты гениальный психолог! — сдавленно воскликнул Сэшеа.
— Ладно, ладно, — отмахнулась Лора. — Скажи лучше, что ты вспомнил. Ты ведь что-то вспомнил?
— У, потрясающе! Из такого глубокого детства, что даже не по себе делается!.. Но как-то неловко об этом рассказывать…
— Нет, — настаивала Лора, — вот именно ты должен это рассказать. Не смущаясь ничем. Ты должен мне все рассказать. В этом суть метода. Иначе нам не удастся достичь желаемого эффекта. Все честно и откровенно, как на исповеди. Это и будет началом твоего внутреннего раскрепощения!
— Ты так считаешь?.. Но… мне мешает, что ты — женщина. Моя проклятая чувственность!..
— Ну, отвлекись немного, выпей. Сейчас я не женщина, а специалист, который может тебе помочь. Хочешь я надену белый халат?… Ты говорил о ноге. Может быть, как раз в ней-то все дело.
— Да-да, нога… Понимаешь, когда мне было года два или даже меньше, я обожал играть с ногами. Это ужасно…
— Играть с ногами? Это как же?
— Сейчас… Очень смущаюсь… Алкоголь здорово растормаживает, правда? Алкоголь помогает нам отдохнуть от самих себя… Понимаешь, когда я младенцем валялся в постели с кем-нибудь из взрослых — с мамой ли, с бабушкой или еще с кем-нибудь — со мной развлекались тем, что протягивали мне голую ногу и его меня щекотали, в шутку пугали, тискали, ворочали, валяли, опрокидывали, тормошили… Йога казалась мне каким-то особым существом. Одновременно и страшным, и желанным. Такая мощная, приятная на ощупь, со своим особым, волнующим запахом, необыкновенной формы и поведения предмет. Я ее любил, я с ней боролся, я его обладал, и она обладала мной. Забавляясь моей возней и визгом, меня так приохотили к этой забаве, что я только к ней и стремился… Надо же, как сейчас вижу, как она таинственно прячется под одеялом. Лишь очертания, чуть заметные движения выдают ее. У меня замирает сердце. Я подкрадываюсь, бросаюсь, ловлю ее, но она ускользает, чтобы в следующий момент коварно настичь меня с другой стороны, повалить, начать щекотать… А потом…
— Что же потом?
— Может, тебе действительно лучше надеть белый халат? У тебя такие ноги, такие ноги!.. — завздыхал Сэшеа, с волнением глядя на мою жену.
Он сполз с кресла и, опустившись на колени, собрался ползти к Лоре; я хотел вмешаться, но тут он схватился за челюсть и отчаянно застонал. У него на глазах даже, кажется, выступили слезы.
— Проклятье! Проклятье! — заскулил он все тем же странным, искаженным голосом.
Так и остался сидеть на ковре, а Лора забралась в кресло с ногами и укрылась пледом.
— Я смешон? — заохал Сэшеа. — Я смешон?
(Что у него с челюстью?!)
— Продолжай! — приказала Лора.
— Что же продолжать, Лорочка! Ты же психолог, ты понимаешь, что со мной происходит. У тебя такие чудесные ноги! Я бы только их обнял — и всё! Честное слово, всё! Я только могу мечтать, чтобы с ними поиграть…
Было довольно дико наблюдать за такими необычными, совершенно мне неизвестными проявлениями натуры моего друга, которого я знал так долго, что, можно сказать, любил и поэтому никак не мог обижаться на него даже в такой экстравагантной ситуации.
— Выпей еще вина, — распорядилась Лора, — и продолжай!
— Мне снятся ноги, — продолжал он. — Это характерно, да? Но обычно это очень мучительные сны. Это кошмары… Что было потом, когда я подрос?.. В конце концов взрослые, конечно, распознали, что в этих играх присутствует элемент ужасно непристойный, отвратительный, и резко переменили к ним свое отношение. Теперь, когда я лез к ногам, меня грубо оттаскивали прочь, наказывали, даже били, чтобы уничтожить во мне дурные наклонности… И конечно, уничтожили… Но… появились другие…
— Да, — задумчиво проговорила Лора, — у тебя было довольно грязное детство. И ноги оставили в твоем бессознательном неизгладимый след.
