– Я не знаю.

– Я думаю, ответ «да». – Она взяла его лицо в ладони и заглянула в его глаза, два сверкающих черных драгоценных камня. – Ты не согласен?

– Да, – тихо произнес он. – Ты будешь моей женой, Ада?

– Да.

– Здесь? Сегодня ночью?

Она рассмеялась, наслаждаясь счастьем, окутавшим ее сердце.

– Прямо в это мгновение. Но только если ты снова поцелуешь меня.

Он поцеловал – быстрый, жаркий поцелуй, от которого она потеряла равновесие. Ее колени задрожали. Габриэль опустил ее на матрас под окном.

– Ада. Mi inglesa. Mi ama. «Моя любовь».

Их прикосновения сделали темноту интимной и близкой и совсем не страшной. Но она всегда чувствовала это с ним. Ночные кошмары не придут. Самое худшее не случится. Только не с ним.

– Ты был прав, – сказала Ада, лаская его лицо. – Мне было не для чего жить. Думаю, ты знаешь, что это такое – встречать каждый день словно тяжкий груз. Я думала только о том, как и когда найду следующую дозу. Без этого у меня не было ничего. Никакого будущего, никаких фантазий о нем. Я не знала, что такое жить. Вот что можно назвать жизнью – то, что было у нас с тобой в эти две недели. Мы боролись. Рисковали и пытались.

Быстрое, острое воспоминание об этом утре, как они стояли перед судьей, ворвалось в ее счастье, и счастье померкло, обнажив ее страх.

– А сейчас... – прошептала она. – Господь милосердный, я не хочу умирать!

– Значит, ты не умрешь. – Его голос был резкий, с легким налетом нежности. Его руки сжали ее бедра. – Ты можешь это сделать, Ада.

– Сделать что?

– Завтрашний суд. Ты можешь пережить его.

– Я же не воин!

– Да, но я боец. Чему ты научилась у Джейкоба?

– Этого недостаточно!

С мрачным лицом Габриэль рывком поднял ее руки над головой. За мгновение до этого Ада думала, что это такая эротическая игра. Он точно также держал ее у реки, овладевая ею, но сейчас он не уступил.

Мысли о любви и нежности сменил гнев. У них так мало времени вместе, а он собрался все испортить. Ей хотелось утешения, а не новых инструкций. Брыкаясь, она попыталась высвободиться из юбок, которые спутывали ее ноги, но оказалась пригвожденной его телом.

Старые инстинкты вырвались на свободу, придавая ей силы. Она выворачивала запястья, пока одно не выскользнуло на свободу. Ее локоть врезался ему в лицо. Рефлекс заставил его отпрянуть от нее, схватившись за нос. На четвереньках она метнулась подальше от него. Нащупав глиняный ночной горшок, ударила его о стену и схватила два черепка.

– Mi ama, убери это подальше.

Он показал на глиняные черепки, которые она сжимала в руках.

Ада села, скрестив ноги, но не отпустила свое оружие.

– Объяснись.

– Ты узнала, в чем сильна, и научилась находить слабости. Ты не можешь поднять меч против тренированного мужчины, но научилась владеть кинжалом – тем самым кинжалом, которым когда-то причинили тебе боль. Ты умеешь бегать. Ты упряма. И ты можешь быть жестокой.

– Ты смеешься надо мной.

– Вовсе нет. – Он потянул ее на продавленный матрас, отбирая импровизированное оружие. – Ты будешь драться. Завтра. Без слез и уступок.

– Ради тебя.

– Нет, не ради меня. Ради нас.

На мгновение его лицо потемнело. Он коснулся ее щеки с мучительной нежностью. Ада не моргала и не шевелилась, боясь очнуться посреди прекрасного сна, такого редкого и мимолетного.

– Ты не скажешь мне, почему пришел сюда и почему тебе это позволили, – сказала она. – Так?

– Не скажу.

– Твоя жизнь в опасности из-за этого?

– Нет.

– Ты меня любишь?

– Сильнее, чем думал раньше, – хрипло ответил он.

– Тогда у нас есть еще одна ночь, и я благодарна за это судьбе.

Его несмелая, дразнящая улыбка снова появилась. Попытка проявить веселье выглядела почти комично в ее суровом воине, в этом человеке, которого она взяла себе в мужья. Но ей хотелось обнять его и отпраздновать эту попытку, эту странную и неожиданную победу Габриэля.

Что она и сделала.

Крепко обнимая, она потянула его на матрас. Они сплелись воедино. Ада закрыла глаза и растворилась в ощущениях, в ее странной брачной ночи. Она отбросила страх и сожаления, чтобы оставить место только для восхитительного жара.

Габриэль глубоко поцеловал ее. Он, казалось, касался ее везде – накрывал шершавой рукой ее грудь и ласкал чувствительную плоть, клал руку на затылок, чтобы превратить поцелуй в долгое, захватывающее дух открытие. На этот раз никаких вороватых прикосновений и стыда. Никакого ощущения борьбы. Только сладость, которая поселилась в ее теле и зажигала его огнем.

Он сжал пальцы в ее волосах и потянул назад. Она ждала, что снова почувствует его губы на своей шее, предвкушая сладостное путешествие ниже, ниже, пока он не уткнется лицом в ее грудь.

Но он остановился.

– Что такое?

Габриэль вздрогнул от резкости в ее голосе. Она все еще так легко погружалась в сомнения. Даже сейчас она ожидала, что он может замешкаться и отступить. Не то чтобы он винил ее. Слишком часто его кожа горела в ожидании огня боли, а не тепла и комфорта. Ему придется преодолеть ее тревоги и помочь ей забыть о завтрашнем дне. Она обладала силой, достаточной, чтобы выжить в предстоящем испытании, но он не мог оставить ее, пока не убедится, что она собирается использовать ее.

Он смотрел на ее нежные черты, а потом вдруг сжал пальцы и слегка дернул. Она вздрогнула.

– Твои волосы, – сказал он. – Это помеха.

– Что ты?..

Он дернул снова, сильнее. Ее голова откинулась назад.

– Прекрасная помеха, – прошептал он, в знак извинения целуя ее за ухом.

Мягкая, искушающая кожа призывала его задержаться там. Он провел языком дорожку вниз, к впадинке у основания шеи, нырнул туда языком и с наслаждением услышал ее вздох.

– Тогда отрежь их.

Он поднял лицо, чтобы видеть ее, жалея, что недостаточно света. Шелк волос обвивал его пальцы. Он поднес прядь этих темных сияющих волос к носу и вдохнул их запах.

– Inglesa, не проси меня об этом.

– Отрежь их, – повторила она с большей решимостью. Синие глаза были огромными и черными в слабом лунном свете. – Используй те черепки от горшка.

Ужас уступил место облегчению. Если она готова бороться с ним в этой маленькой камере и попросила отрезать волосы глиняным черепком, значит, ее инстинкты живы. Она будет сражаться. Ада сумеет быть достаточно сильной, чтобы выжить. А если она не выживет, он посвятит остаток своей короткой жизни, чтобы рассчитаться с отцом.

– Не сейчас. – Он не узнавал свой собственный голос: это была задохнувшаяся мольба, сдавленная горем. – Позволь мне увидеть твою шею. Дай мне поцеловать тебя там.

Она смотрела сквозь темноту, как колдунья. Никогда раньше он не чувствовал себя более уязвимым.