Ада резко вдохнула.

Наталес посмотрел на бейлифа, его багровый гнев превратился в болезненную бледность. Он, казалось, держался одной только силой воли.

– Какие у вас есть доказательства?

Оказавшись под угрозой неизвестных сил, Габриэль оставил осторожность. Ада облегчила боль, которая была такой же большой его частью, как кости, кровь и дыхание.

– Какие нужны доказательства? – спросил он. – Мы оба христиане, жившие на границе реконкисты, где не требуются ни объявление о бракосочетании, ни священник.

Габриэль нашел синие глаза Ады и больше не отводил глаз. Мечи и люди в доспехах разделяли их, но он говорил только с ней голосом едва ли громче шепота.

– Вам нужно только мое слово. И ее.

Она смотрела на него так, будто ни толпа, ни судья, ни вердикт – ничто не имело значения. Только он. Только слова, которые он произнес, пытаясь спасти ее жизнь.

Он все понял. И по тому, как улыбка начала изменять ее лицо – сначала зажглись ее глаза, потом изогнулись губы, было видно: она тоже поняла. Он заявил об их браке, потому что хотел его.

Гул толпы стих, или это он просто перестал слышать его? Он ждал только ответа Ады на его в высшей степени необычное предложение.

Между ними загрохотал голос Наталеса:

– Что ты скажешь?

Ада повернулась к сотням людей, собравшихся во дворе. Учитывая несправедливость судьи, обращаться к нему было бессмысленно.

– Да, – сказала она. – Он мой муж.

Толпа взорвалась аплодисментами и смехом. Ада беззаботно улыбнулась Габриэлю. Он упивался ее силой и красотой и не отрывал от нее глаз, но знал, что, если закроет их сейчас, все картины его будущего будут наполнены ею. Ими. Вместе. Если он окажется достаточно сильным.

– Тишина! – Наталес вскочил со своего кресла. Солдаты выстроились по периметру двора, усмиряя собравшихся. – Вы устроили из этого суда посмешище. Аду из Кейворта ждет суд через поединок, и если вы снова не согласитесь со мной, сеньор, вас тоже арестуют.

Габриэль бросился вперед к Наталесу, прорвавшись через ряд растерянных солдат. Его кулаки встретились с челюстью, потом с ребрами, потом с почками судьи.

Сжимая пальцами горло Наталеса, Габриэль использовал его как щит против быстро опомнившихся стражников.

– Кто купил твое решение? – спросил он на ухо судью.

– Ты сошел с ума.

– Ты боишься их мести? – Габриэль крепче сжал горло Наталеса. – Но сейчас тебе надо бояться только меня.

– Тогда убей меня. Я не признаюсь ни в чем позорном.

– Твое поведение и так позорно.

Грузное тело Наталеса стало оседать, к его лицу вернулся болезненный багровый цвет – на этот раз от недостатка воздуха, а не от гнева.

– Ты умрешь за это, – выдавил он.

– Без нее я уже мертв.

– Стража, – выдохнул Наталес. – Если он убьет меня, заколите девчонку. И направьте солдат на толпу.

Бейлиф нахмурился, меч, который он держал наготове, немного опустился.

– Сеньор?

– Я приказываю!

Пока Габриэль колебался, главный из стражников схватил Аду. Она закричала и стала отбиваться, но он прижал к ее горлу меч. Блеск красных рубинов промелькнул на его пальце. Орел де Сильва.

Тот самый пастух.

– Ты побежден, – сказал он. – Сдавайся сейчас, или не будет второго шанса. Для вас обоих.

Даже Наталес, казалось, был удивлен словами этого человека. Глаза Ады в ужасе расширились, лицо стало пепельно-бледным. От яркого солнца, отражающегося в лезвии меча, контраст стали и кожи казался еще более убийственным.

Габриэль оттолкнул судью как мешок на землю. Оставшиеся стражники окружили его. Веревки обожгли его кожу от запястий до локтей, стягивая руки за спиной.

В смятении и беспомощности Габриэль пытался найти Аду. Увидеть хотя бы мельком. Еще один раз посмотреть на ее лицо. Убедиться, что она будет в безопасности.

Он не нашел ее.

Габриэль лежал на спине в своей камере. Ни окна. Ни света. Только шум толпы внизу, когда каждый новый приговор заставлял людей негодовать или аплодировать. Возможно, их взволновало зрелище двух мужчин, болтающихся на соседних виселицах.

Темнота и замкнутое пространство не давили на него, он ценил одиночество. Еще бы разобраться в своих мыслях. В воспоминаниях о юности часто всплывали мгновения заключения, но тогда физические наказания были гораздо более обычными. Голод. Стояние под палящим солнцем или дождем. Порка. Пачеко совершенно точно знал, как добраться до самых глубоких страхов Габриэля и использовать их. Прозрачность его мотивов и техники вдруг резко очертилась, словно с глаз упала пелена.

А вот Аду темнота мучила бы. У него сжалось сердце от мысли, что он подвел ее. Ему надо было сражаться до последнего дыхания в надежде, что люди на площади встанут на их защиту.

Но тот проблеск рубина остановил его руку. Если сеньор де Сильва дирижировал этим смехотворным судилищем над Адой, он не позволит какой-то группке горожан встать на его пути.

«Сдавайся сейчас, или не будет другого шанса», – эти слова фальшивого пастуха все время крутились у него в голове. Было ли эта обещание или насмешка? Он мог только ждать и надеяться, что Ада находится в безопасности, по крайней мере до завтрашнего полудня. Но что он будет делать потом?

В ржавом замке повернулся ключ. Габриэль вскочил и отпрянул к дальней стене. Он чувствовал себя загнанным в угол животным. Факел освещал коридор за спиной человека, стоящего на пороге. Он молчал, в позе этой высокой фигуры не было никакой агрессии. Но у Габриэля волосы на голове зашевелились.