берберское влияние в каждой грани, в оттенке его кожи.

– Я знаю Мору, – тихо сказала она. – На юго-восток отсюда. Еще один кастильский пограничный город.

– Город, который был отвоеван у мавров незадолго до того, как я родился. Согласно местным обычаям, когда не заключен брак, отец имеет большую власть над будущим ребенка.

Брак. Его мозг снова и снова отторгал это слово. Не было никакого брака. Только рабство. А судя по тому, что знал Габриэль об отце, его мать принуждали силой. Неоднократно. Из чистого наслаждения контролировать другого человека, целиком и полностью.

В его груди нещадно боролись прошлое и настоящее. Габриэль открыл глаза, пытаясь прогнать видения. Он сосредоточился на Аде – Аде, которая была прекрасна и которая слушала. Как же ему хотелось, чтобы она не прятала свои волосы под этой строгой монашеской накидкой...

Он откашлялся.

– Отец может крестить своего незаконнорожденного сына, чтобы он стал его наследником. То есть если мать не была рабыней.

– Иначе ребенок тоже становится рабом, – сказала она, и ее глаза расширились. Она потянулась к нему, как мать тянется к ребенку, чтобы поддержать его первые шаги – быстро, защищая, не задумываясь. – Что они сделали?

Габриэль не хотел ее жалости, потому что такая роскошь ослабила бы его и без того слабую решимость. Он отвернулся и провел взглядом по лезвию меча, верх и вниз по зазубренному краю.

– Он вырастил меня без образования. Я не знал ничего, кроме оружия, лошадей и боевой арены. Я дышал и питался войной, дикое дитя, не знавшее ничего, кроме насилия. Годом позже де Сильва женился и родил сына, которого назвали Санчо. Его готовили стать законным наследником, но наш отец стравливал нас друг с другом, чтобы сделать его сильным и чтобы напомнить мне о моем месте. Потом, когда мне было четырнадцать, я убил Санчо.

– Своего брата?

– Моего противника.

Ада отпрянула, испуганно вытаращив глаза. Габриэль заставил свое тело расслабиться, хотя его разум тонул в отвратительных воспоминаниях. Она не заслужила гнева, который он берег для своего отца и для самого себя.

– Мы тренировались в фехтовании, – продолжил он, уже спокойнее. – Он был моим соперником. Вот и все. Отец позаботился о том, чтобы я не знал ничего другого. Так легче было сделать из меня убийцу.

Ада кивнула, совершенно потерянная. Но как она могла понять эту борьбу жизни и смерти? Каждое утро, каждую ночь он был врагом Санчо де Сильвы. Неженка наследник дворянина против незаконнорожденного наполовину берберского раба, у которого не было ни остроумия, ни слов, чтобы защитить себя. Насмешки и унизительные шутки Санчо определяли все их детство. Только когда они вышли на тренировочный круг, Габриэль одержал победу над своим заклятым врагом.

То, что Санчо может отомстить при следующей возможности, никогда не останавливало руку Габриэля. Возможно, это знание в тот день подстегивало его сражаться еще ожесточеннее. Он разил со всей силы. Никакого милосердия к родственнику.

Ада стояла рядом с ним. Он не заметил, как она подошла. Солнечный свет из прорезей окон над стрелковыми мишенями полосами упал на ее лицо, тень и свет.

– Я стал величайшим врагом моего отца и самым сильным союзником, – продолжил он. – Он не отдал меня под суд и не сделал ничего плохого, даже не выгнал из своего дома. Вместо этого он привязал меня к своей семье еще крепче, чем договор с печатью.

– И ты согласился? – Она покачала головой, – Ну конечно, ты согласился. Какой еще выход у тебя был? У тебя не было никаких других перспектив, учитывая то, как тебя растили, да еще и связанного ответственностью за смерть брата.

– Мне становится плохо оттого, как быстро ты стала защищать меня.

– Ты бы предпочел, чтобы я осуждала?

Он нашел в ее лице только открытое любопытство. Ему не удалось отвратить ее. Ему придется копнуть глубже и вынести и другие воспоминания.

– Шесть лет назад в битве при Аларкосе семья де Сильва была на стороне альмохада – тем более удобный случай завершить давнюю кровную вражду с королем Альфонсо. Я сражался вместе с ними, смешавшись с маврами. Наша победа... наша победа не имела себе равных.

Картины того дня никогда не рассеются. Каждый отблеск солнца и каждый крик навеки отпечатались в его мозгу. Наверное, эти воспоминания должны были бы вызывать отвращение, но он не мог подавить гордость и триумф, которые тогда чувствовал. Кульминация той битвы была вершиной его жизни. Никаких угрызений совести. Никакой пощады.

Его желудок сжался. Теперь он дорого платил за эту свободу.

– Я не знаю, сколько человек я убил в тот день – кастильцев, даже членов ордена, защищающих свое королевство. После этого я несколько лет разбойничал с мавританскими бандитами.

Он рассказывал только обрывки правды – все не мог раскрыть. Де Сильва охотился за ним – не из-за юного Санчо, а из-за того, что Габриэль не смог убить короля Альфонсо. Страх перед неминуемой расплатой заставлял его похоронить правду.

– И ты пришел сюда, – сказала она. – Зачем? Почему именно сюда?

– Просто еще одно убежище. Но судя по тому, что я узнал здесь, лучше бы мне было оставаться невежественным и диким бандитом.

– Без мысли и души, да. Но ты не такой. Ты пришел сюда, в это место учения и духовности. Должно быть, это открыло твои глаза на мир.

– Да. – В нем вспыхнул привычный гнев. – Я узнал, например, что меня держали в рабстве незаконно. Все мое детство и юность мне говорили, что меня ждет судьба моей матери. Рабство. Но, Ада, я был крещен. Меня не наставляли в церковных канонах, но я христианин.

Ада изумленно открыла рот.

– Но рабы получают свободу, если обращаются в веру. Разве это не правда?

Он хорошо скрывал свой гнев, так же как скрывал одиночество и вожделение – все человеческое в себе, – но его напряженная рука потянулась к ее рукам.

Ада не могла молчать.

– Тебя должны были растить свободным человеком!

– Да, но этого не было. – Его мрачная решимость терзала ей душу. – Сейчас я боюсь быть свободным от этого места. Я вступил бы в их ряды как воин или убил бы отца, который лишил меня свободы.

Ее голова дернулась как от удара. Эти темные тайны и жажда мести давно горели в нем, он использовал орден как щит между своими смертоносными руками и врагами. А она мешала его принятию в это святое убежище.

Ада сжала пальцы на его руке – единственный физический контакт, который он позволил за эти несколько дней.

– Но если ты хочешь остаться, зачем все так усложняешь? Разве эти клятвы не мучают и связывают? Разве они не заставляют тебя желать убежать отсюда?

– Да! – Габриэль всплеснул руками. – Ты что, не слышала? Ты знаешь, что я сделал!

– Ты сделал это по приказу отвратительных людей. Ты наказываешь себя за их злодеяния.

Один шаг, потом другой – он позволил ей приблизиться. Она протянула руку, чтобы погладить его по лицу. Грубая кожа его щеки, недавно выбритой, но все равно мужской и шершавой, царапала нежную кожу ее ладони.

– Ты наказываешь нас обоих, – прошептала она. – Габриэль, существует такая вещь, как прощение. Ты здесь уже достаточно долго, чтобы понять это самостоятельно.

Он закрыл глаза.

– Я не умею читать.

– Нет? – Их тела шептали друг другу, такие близкие теперь. – Ведь ты здесь уже больше года.

– Мы читаем молитвы, проводим бдения и совершаем другие повседневные ритуалы.

– В качестве замены мысли?