простираются земли заик-барбаров[49], чьи женщины испражняются стоя, а мужчины не чтят богов, допускают смешения варн или вовсе не признают их, дают нечистым собакам вылизывать посуду, из которой едят… Да ты, верно, и сам это знаешь?

– Знаю, Великий!

– Ведь варна, 'окраска' существ – это не просто сословие! За спиной у брахмана – сотни поколений потомственных жрецов, века общенья с богами и наставления смертных на путь истинный! Брахман – это он сам и все его предки! Поручи обряд 'Приношения Коня' любому не-брахману – что получится?! То же и с кшатриями: год за годом род воинов копил мужество, отвагу и умение сражаться, впитывая их с молоком матери! Брось в бой рыбака или гончара – много ли он навоюет?! Вайшьи, землевладельцы и мастера, испокон веку учились хозяйствовать; шудры – выносливы, послушны и привычны к тяжелой работе… Тысячелетия кропотливого отбора – и свести все на нет из-за ложной справедливости?! Только потому, что Жар-тапас доступен всем?!

– И я… мне предстоит образумить этих людей?

– Да! Ты станешь Чакравартином, Самодержцем, Вращающим Колесо Судьбы. Ты объединишь все окрестные земли, ты пойдешь дальше, в земли барбаров, и принесешь им Закон-Дхарму – пусть даже на конце твоих стрел! Империя Гангеи Великого прославится в веках, расцветая под сенью Закона, славя богов и своего земного повелителя… Решайся! Стань Опекуном Земли!

У сына Ганги кружилась голова от открывшейся перед ним картины. Не это ли – мечта любого просвещенного правителя? Могучая держава, крепкая Законом и благочестием, где каждый знает свое место и доволен своей участью? А во главе – он, Чакравартин-Самодержец, фаворит самого Вишну, пользующийся поддержкой богов и любовью благодарного народа? Все враги сокрушены, еретики наказаны, подданные довольны, чистота варн незыблема, царство процветает, богам возносятся обильные жертвы…

– …Но это еще не все, царевич, – вернул его с небес на землю голос Опекуна Мира. – И без барбаров хватает гнуси в Трехмирье: ракшасы, пишачи-трупоеды, нечистые бхуты, преты, якши, вселяющиеся в тела умерших духи-веталы – да мало ли кто еще?! Долг Чакравартина – выжечь нежить каленым железом! Раз и навсегда!

– Но ведь часть из них состоит в свитах богов! – изумился Гангея.

– Божьи слуги безопасны для Трехмирья. Но предающийся аскезе ракшас, который получает в итоге сверхбожественное могущество? Подкрадывающийся к уснувшему в лесу путнику прет-клыкач?! Бхуты – осквернители могил?! Им не место среди живых! А души их, возродясь в куда более достойных существах, озарятся наконец светом Закона и ступят на стезю добродетели. И ты в силах помочь им в этом!

– Я?!

– Ты! – в голосе Вишну зазвенели нотки раздражения. – Объединив людей в единое государство, ты очистишь землю от скверны, после чего скажешь от чистого сердца: 'Хорошо, и хорошо весьма!'

Что-то шевельнулось глубоко в душе Гангеи; там, далеко, притаясь на самом дне, куда не достигал свет разума, дрогнула незримая твердь – и даже зверь, внимавший речи бога вместе с царевичем, испуганно дернулся.

Тайна просыпалась от долгого сна, медленно выбираясь на поверхность сквозь толщу судорожно сопротивлявшегося 'я'.

– Что же я должен сделать? – спросил у бога сын Ганги, с тревогой прислушиваясь к самому себе.

– Для начала – жениться на Сатьявати. Потом…

Темный прибой ударил в мозг, вымывая остатки сознания, и свет померк в глазах Гангеи.

Тело будущего Чакравартина содрогнулось, едва не выпав из челна, руки клешнями заскребли по бортам, словно в поисках опоры, голова свесилась набок, глаза закатились, сверкая белками в кровавых прожилках, и изо рта потекла тягучая слюна. Сейчас могучий витязь выглядел беспомощней младенца – и напротив него эбеновым изваянием застыла темнокожая женщина, пересыпая под веками толченый берилл 'Кошачья искра'.

– На престол, – с трудом пробулькал слюнявый рот Самодержца. – На престол – и всех к ногтю! Барбаров, ракшасов, Локапал, согласных, несогласных… всех! Восславим хором братца Вишну! Ом мани! Так, Упендра?

– Что ты себе позволяешь, червь?! – полыхнул гневом взгляд женщины. – Забыл, кто перед тобой?!

– Помню, – ехидно прошамкали губы мужчины. – Помню, Упендра! Как не помнить! – лучше б твоя мать тогда послушалась Дханву-лекаря и избавилась от младшенького сынка! Ведь это твоя шутка загнала меня в темницу из смертной плоти! Что, думал, не выберусь?! Или забыл? Вижу – забыл…

– Кто ты? – голос бога впервые сорвался на крик.

– Дьяус. Шут-Дьяус, миляга-Дьяус, последний из Благих! – тот, кто держал Вселенную в кулаке задолго до всех Опекунов, вместе взятых!

И челн остановился поперек стремнины, как вкопанный.