обернувшемуся Никанору, предупредительно сторонясь в проходе, чтоб не замараться о дикаря, – взор его побелел, а протянутая рука дрожала, напоминая об угрожающих, в его возрасте, последствиях такого негодованья.

Такая изгоняющая властность заключалась в его волевом жесте, что при всем своем тоннаже Никанор испытал как бы подъемную тягу к выходу и успел сделать туда неуверенный шаг, когда и последовал показательный дымковский бунт.

– Я не хочу, не хочу... вы не смеете, не смеете, гнать моих друзей, – на птичьем фальцете, с повторностью поврежденного механизма, прокричал Дымков, и надо полагать, лишь трехмесячное воспитание в ежовой дисциплине удержало его от необузданных поступков, роковых даже для города в целом. – Я буду в местком жаловаться на вас, а то и Скуднову позвоню... он меня, наверно, помнит. Целых два месяца без передышки, а чуть просвет, везут куда-то, впрыскивают всякую дрянь – то синьку, то еще похуже, от чего всю ночь потом пахнешь мышами. Не говоря уж, что я занят у вас без выходных и даром...

– Нет, постойте, это я у вас работаю, Дымков... помогаю вам делать счастье для человечества! – резонно перебил его Дюрсо и, изловчась на сложном пируэте, попытался прихватить за пуговицу, но тот вовремя отскочил, не дался. – Плюс к тому, кто вам велел отказываться от гонорара в пользу пробуждающихся негров?.. Притом за всех троих на целый год вперед. Положа руку на сердце я вас просил за это? И я вам работаю исключительно за моральный успех, как тот сумасшедший, что имел свою прибыль бульоном от варки яиц. Хорошо, не надо совесть, но давайте юмор: зачем деньги, когда вам все дано так?

– Именно не так, – пуще загорячился Дымков. – Все кругом запрещают мне летать, но вместе с тем у меня и на трамвай копейки нет... хотите, чтоб зайцем? Вы забываетесь, забываете, кто я! Не хочу, не буду сегодня выступать...

Старик Дюрсо выслушал его с усмешкой состраданья.

– Хорошо, я умываю руки, но тогда расхлебывайте сам, – и большим пальцем показал куда-то за спину себе. – Они там набились в проходах, поднимают детей на руках видеть пророка, и, возможно, троих уже увезли в неотложке, я не считал... но ничего, идите, станьте посреди и, когда стихнет, объявите им, что чудо отменяется. Пусть идут по домам, потому что ничего больше не будет, и я посмотрю, как вы найдете выход из создавшегося положения. – Но тут, помимо вторично замигавшего света, глухой звонок донесся из коридора через раскрытую дверь. – Слышали? Ладно, пошумели, больше не будем. Плюс к тому серьезное дело не должно страдать от наших капризов. Вы будете иметь карманные деньги, но плюс к тому вы скажете мне, куда ехать, я сам отвезу на машине за свой счет. Однако нам пора, дружок...

Ангел еще фыркал, шипел, не сдавался, и тогда Никанор стал свидетелем примерного дымковского укрощенья. То был класс высшей дрессировки обычно неприручаемых существ, основанной на чередованье каких-то еще не познанных наукой, потусторонних рефлексов. Щелчком пальцев пригласив ко вниманию, Дюрсо извлек из тайника под фалдой большой замшевый футляр, откуда неторопливо, невзирая на лимит времени, вылезла такого же размера, хоть для клоунады годная зажигалка: различишь и с галерки! И тотчас, выключась из своих огорчений, Дымков искоса, как бы клювом нацелился на проблеснувшую никелированную грань, – когда же из-под крупного колпачка поднялось соответственно длинное, благородное и бестрепетное пламя, очарованная радость узнаванья засветилась в глубине его, таких страдальческих в ту минуту, глаз.

Оставалось воспользоваться возникшей паузой, – предоставив одному любоваться игрушкой, старик Дюрсо в несколько усилий, единственно наступательным маневром живота вытеснил в коридор другого, пребывавшего в неменьшем замешательстве.

– Я не знаю... но только я сразу заметил, вы же умный человек... химик, юрист? Теперь не важно, не будем! – притворив дверь за собою, доверительно приступил Дюрсо. – Но как может умный человек врываться в такой момент, когда люди заняты к выходу? Некогда, но объясню вкратце, как написал про нас заграничный критик: мир болен тоской великого предчувствия, надо лечить, и вот артисты Бамба вводят чудо ему в жилы.

– Ну, положим, в данной стадии его только ломом вылечишь... ломом по пляшущим ногам, – не преминул высказать свою точку зрения Никанор по возможности в мягкой, шутливой форме.

– Но тем более, – вскричал Дюрсо, – тем более понятно теперь, что вы наделали в один прием, если он остервенел весь. Вы знали, с кем имели дело?.. Бунтовать его перед самым выступленьем, то он же мог взорваться по дороге на манеж. Вам, что, хочется кратер на этом месте... А люди? Вам не жалко людей, которые покупали на нас билеты?

Но здесь к ним подбежал инспектор арены в панике и с перекошенным лицом:

– Начинайте же... товарищ Бубия со всем синклитом давно проследовал в правительственную ложу!

– Не пугайтесь, товарищ Бубия подождет, я занят... – отвечал Дюрсо, не повышая голоса, однако настолько внятно, чтоб услышали другие.

– Итак, зачем вам нужен некто Дымков?

– Да, тут дельце одно, крайне секретное, – озираясь, сказал Никанор.

– Понятно... хотя вы могли бы доверить мне самое худшее, как лишенцу с большим стажем. Давайте, будто мы уже толковали целый час. Кого-нибудь посадили... не то?.. Плохой диагноз из поликлиники, тоже отпадает? Тогда вам нужны деньги... угадал? И ясно, вы не пришли сюда попросить взаймы из частной кассы артистов Бамба, которой нет, а хотели бы взять их прямо из воздуха, посредством так называемого чуда, так? Тогда примите мой совет, молодой друг, чаще применяйте головной прибор, который у вас на плечах, по его прямому назначенью, и вы избегнете крупных неприятностей как за себя, также опекаемых вами лиц.

И будто не было ни цирка, втугую набитого публикой, ни серчающего Бубии в правительственной ложе, старик стал излагать студенту юридические обоснованья крайне нежелательного обращенья к дымковскому дарованию, ибо любые, помимо государственного казначейства выпущенные кредитные билеты, даже отменного качества по своему небесному происхождению, окажутся фальшивками, имея на себе повторный номер серии, уже находящейся в обращении или вовсе несуществующей, что подследственному отнюдь не слаще.

– Я уже уловил вашу тайную мысль, – как ни в чем не бывало продолжал Дюрсо, – что на худой конец можно подчистить всю отчетность Госбанка, не исключено, но вы представляете объем работы? Плюс к тому он, хотя и самородок, должен пропустить в своей башке несколько раз взад-вперед весь бухгалтерский гроссбух, иначе не сойдется в балансе. Если вы не ребенок, то понимаете, что при чуде надо в точности представить себе, чего ты хочешь, чтобы не получилось на вате или даже наоборот. Я вижу, вы не боитесь,