что несчастный безграмотный парень, если его сюда подключить, просто сгорит от короткого замыканья, а у меня с ним гастрольный договор на август – сентябрь, Крым, Воронеж, Одесса, Северный Кавказ... – быстро перечислял он на пальцах. – Скажите, вы пришлете мне свою тетю ехать в турнэ или доверите самому делать его адские штучки?

Тем временем к инспектору в отдалении присоединился директор цирка, еще какая-то номенклатурная личность, не говоря уж о как бы мерцавших за ними должностных винтиках помельче. С почтительного расстояния они подавали робкие и напрасные знаки приглашения к началу, которых Дюрсо настолько демонстративно не замечал, что Никанор, уже тяготившийся выпавшей ему ролью пассивного участника в завязавшейся игре стихий, вынужден был привлечь к ним его внимание.

Вряд ли то было стариковское безразличие к еще одной порции боли – скорее сознание своего нынешнего иммунитета от эпохальных бедствий.

– Ну, что у вас там? – осведомился он тоном крайнего утомления, в котором звучали сладострастные нотки долгожданного реванша за недавние классовые поношенья.

– Справлялись о задержке, выражают неудовольствие, хмурятся, – вразнобой последовал ответ, и еще можно было уловить из недружного шелеста голосов, что в ту же ложу без предуведомления прибыл с дочкой сам товарищ Скуднов

Бесшумные молнии высших сфер реяли в наступившей тишине, и, кажется, в противовес им старик бесновато похрустел вставными зубами.

– Ничего, пускай музыка поиграет им что-нибудь веселенькое! – сипло, как в астме, прохрипел Дюрсо, и, надо полагать, в ту минуту великий Джузеппе с удовлетворением разомкнул глаза – взглянуть из своего небытия на сына, возвращавшего себе утраченное династическое величие. – Итак, на чем мы с вами остановились, дружок? Да, я хотел сказать... чудо – далеко не лопата копать землю. Жизнь слишком плотно уложена, и, скажите, можно вынуть третий этаж из-под четвертого, чтобы не рухнуло вам на голову. Чудо надо взглянуть и отойти прочь с пустыми руками. И вы его увидите сейчас. Теперь ступайте, не мешайте мне работать, – и царственно подтолкнул в плечо.

С видом утомления он поднял руку, посигналил партнеру в дверь, после чего оркестр заиграл элегическое вступленье и все разбежались по местам. Подчиняясь странному чувству неблагополучия, Никанор оглянулся с полдороги. Видимо, старику нелегко давалась его бравада. Держась за стенку обеими руками, мешковато привалясь лбом, он пережидал минутку накатившего припадка. Никого не было поблизости, но прежде чем студент решился прийти на помощь, Дюрсо успел сглотнуть что-то с ладони, после чего опавший было мешок с муаровой лентой стал набирать прежнюю осанку. Когда Никанор обернулся второй раз, старик уже успел исчезнуть в распахнутом занавесе форганга; слабый взволнованный гул приветствовал его появленье на арене.

Никанор решительно направился домой; как всегда, обратный путь оказался куда легче...

Поскорее рассказать подружке про свой поход к ангелу Никанор не торопился. Он боялся огорчить ее своей повестью о крушении мечтаний. Кстати, дома Дуни не оказалось и в мезонин к себе, где ждал ее Никанор, она воротилась получасом позже, чуть заплаканная, но торжественная, даже с тихой радостью в лице, что при очевидной дымковской измене пожалела его, не продала, невзирая на жестокое искушение выручить семью из неминуемого разгрома.

Вряд ли Сорокин и отвалил бы ей целых сто семнадцать со столькими нулями, даже за предъявленный товар. Просто из жалости к захолустной девчонке по ее неспособности вместить в уме подобный капитал, хотя фильм о загадочной стране за железной дверью был бы воспринят в мире как открытие нового материка, и можно было заранее предсказать ожидавшую постановщика, помимо денежного куша, сверхколумбову славу. Дуне представился бурный, вслед за тем, период освоения заповедных территорий, – как сквозь проломанную брешь хлынула бы тут стихийная волна иммиграции, поисковые партии ископаемых, фининспектора с портфелями и туристы в полном охотничьем снаряжении, а заодно и строители неизбежных концентрационных лагерей, по самой уединенности своей гарантированных от побега. Да если бы даже политэкономический обмен несколько затруднился по иллюзорности присоединенных владений, все равно всеобщий исторический жребий осуществился бы во всем объеме и на автономных началах, как всегда и случалось с обетованными странами. Легко было сообразить степень небесного возмездия провинившемуся стражу тайны Дымкова за выдачу людям секретного объекта, в чем, видимо, и заключался коварный замысел Шатаницкого.

Мать все еще лежала пластом, сущая покойница, на неразобранной с ночи постели, а Финогеич уже затапливал главную, на весь дом, печку в сенях, и сладковатый белесый чад вползал через порог в остудившиеся комнаты, – Егор же в муках творчества, с хмурым видом и набухшими глазами составлял черновик так и не отосланного посланья. В его ящике с инструментами Дуня отыскала подходящую стамеску; а в углу за клиросом, помнится, стояла неубранная лестница еще от той поры, когда мальчишки из рогатки пробили узкое витражное окно... Самое трудное было одной перетащить ее оттуда, приставить к подножию колонны, дальше быстрей пошло. Постепенно спускаясь по перекладинам, девочка принялась подрезать краску по периметру изображенья, в петлях чуть поглубже. Местами срывалась рука, и багровый кирпич проступал сквозь сыпавшуюся штукатурку; зато как только, на исходе сил, соскоблила и железную скобу, за которую тянуть, то совсем стало видно, что дверь была всего лишь нарисованная. Отныне никому на свете, Дымкову тоже, стало не проникнуть в тот закрывшийся мир. Хватило сил и времени вернуть на место лестницу, мусор подмести, начерно оплакать утраченное.

Так Дуня застраховалась от соблазна продать тайну в трудную минуту.

Света не зажигали, пользуясь косым отсветом от столовой снизу, где, по локоть выпачкавшись, трудился над бумагой Егор. У Никанора имелась полная возможность уклоняться от лишней точности, ограничиться описанием технических обстоятельств. Из ночных своих тревожных прозрений зная почти все о необычайных дымковских приключениях, Дуня не спрашивала рассказчика ни о чем. По словам студента, ангел выглядел совсем неплохо и не то чтобы поправился, а вроде омордел слегка в смысле артистической представительности, что означало возвращение прежней вражды к обидчику.

Кутаясь в рваный материнский платок, Дуня не прервала ни разу, лишь в одном месте шумно пошевелилась, откликаясь на сокровенную, главную теперь мысль:

– Что же мы делать-то станем, Господи? Ведь и по миру нынче не пойдешь... видать, в яму нас сметают!

– Ничего, наладится, – сумрачным баском успокоил Никанор и привел в пример горные хребты после землетрясения – где повалятся, где на дыбки привстанут, а через тысячу лет из них-то и образуется красота.