Вы даже не сообразили, что при желании в каких-нибудь три прыжка можете заслонить центральную фигуру эпохи, а там всякая историческая вероятность предусмотрена на столетие вперед. Да они просто оторвут вам башку вместе с вашим пробором, прежде чем вы пустите в ход свою магию. Вы не подозреваете, каких усилий стоит отцу уберечь вас от болезненных переживаний, но ради дальнейшей вашей сохранности позвольте нам принять некоторые дополнительные меры...

– Например? – озабоченно вскинулся весь Дымков, поочередно вглядываясь в отца с дочкой, а мимоходом в широкое окно, выходившее прямо в небо над незастроенным пустырем.

– Окончательно мы не решили пока, – издалека и с важностью приступил Дюрсо, – но если под рукой не найдется другой громоотвод, то придется просто женить вас. Скажите, на вашем личном кругозоре нет никого на примете?

– Но мне не надо, я ангел... – стал обороняться тот, хотя, как выяснилось впоследствии, не понимал существа предложенной процедуры.

Старик сочувственно кивал ему. Уже знакомый с нехитрой дымковской байкой о его чрезвычайном происхождении, он великодушно мирился с ней как с невинной артистической причудой.

– Я и без вас знаю, что ангел, – деловито заспешил он, чтобы в корне пресечь сопротивленье. – Чего вы боитесь?.. Что вас назад не пустят? Если у всех богов в древности тоже имелись дамы на земле, то это не мешало их основной работе. Плюс к тому, зачем вам торопиться назад, если и у нас неплохо... Вам, что, дует? Скажу открыто про себя, я тоже не стал бы в такое тревожное время, хотя здесь имеется свой положительный момент. За те же деньги, но вдвое экономичней и сверх того, что положено мужчине, вы получаете домашний уют, не меньше чем трехразовое горячее питание, но считаете сюда пришитые пуговицы, и шуба заблаговременно уложена в нафталин. А заведутся ангелятки, тоже неплохая вещь... будете всем гнездом летать на дачу под выходной, тоже интересная вещь! – пошутил было он, изобразив пальцами шаловливое трепетанье ребячьих крылышек вкруг пыхтящего папаши, – но вдруг все еще непрощенная стариковская горесть исказила ему лицо. – Но не в этом дело, а главное – что под старость вы имеете родительское удовлетворение от своей любимой дочки, у которой вечно такой вид, будто ей чего-то недодал!

Тотчас последовала ответная буря.

– Мне ничего не надо из твоих лохмотьев, неприятный старик, – бегло и по-немецки бросила Юлия. – Уйду немедленно и навсегда, если не перестанешь...

Оба понимали, впрочем, абсолютную безвредность угрозы: никогда еще не нуждались друг в друге как теперь. И от потенциального наблюдателя, изучающего переходную физиологию существ потусторонних, наверно, не ускользнуло бы, что уже на этом этапе Дымков, судя по растерянному поиску опоры, перестал понимать перебранку на чужом языке.

Повторная стычка с отцом объяснялась всего лишь плохим настроением Юлии; благодаря предусмотрительной родне со стороны матери, она даже в тот год, на острие века, не нуждалась ни в чем, а к слову, не слишком верила и в бедственные отцовские финансы. Но в утренней спешке и не рассчитывая встретить у него посторонних, она не отсидела положенного получаса перед зеркалом, что всем женщинам становится столь необходимым с некоторых пор. И теперь поминутно испытывала жгучее чувство женской ущербности под пристальным дымковским взглядом. На деле же тот следил за ней с обычной острой приглядкой, но, значит, в тот раз, по выяснении подозрительной нездешности его, что-то изменилось в ней самой. Минуты молчания и выпитой через силу чашки кофе оказалось достаточно для установления фамильного мира и душевного покоя.

– Я не думаю, что в сложившейся обстановке женитьба помогла бы вам, Дымков, – со всей серьезностью сказала потом Юлия, – однако на вашем месте я поискала бы другой выход. К тому же все они дурного вкуса, ваши шалости... все одно что сорить деньгами. А если некуда девать, найдите им полезное применение...

– Я и так... осуществляю благие намерения, – заученно отвечал Дымков, вспомнив Дунину формулировку. – Может быть, мне пойти в науку?

– Нет, там это совсем не годится... – Она задумалась. – Скажите, Дымков, как вы их делаете, эти свои фортеля?.. если вам позволено, конечно.

– Нет, почему же... – охотно откликнулся он и принялся отрывисто объяснять вчерашний поступок. – Мне привиделось, туча с большим огнем висит над вами, и уже никто прогнать ее не может, и мне захотелось немножко поразвлечь вас. Вот я и выразил пожелание про усы на главном портрете: пусть это будет много, по-разному и у всех... кроме вас одной, иначе вам не стало бы смешно. Понимаете теперь?

– Не совсем!.. Люди желают не меньше вашего, но у них не выходит.

– Оттого, что вам вполне хватает тела и рук, а при нашем хозяйстве только ими не управишься. Вот мы и карежим свою работу мыслью, словно рычагом... да и то в обрез! – Озабоченным простонародным движеньем он почесал в затылке. – Но последнее время и мне все чаще приходится немножко сжимать кулаки, чтобы поначалу с места сдвинуть... Все еще непонятно?

Что-то прикинув в уме, она неуверенно выкинула вперед ладони и сжала их:

– Вот и я тоже хочу, но у меня почему-то...

– Да... но вы забываете, что я-то ангел.

Сообщение прозвучало как дурного тона заявка на свою исключительность, раздражающее домогательство особых прав.

Юлия взглянула на него со строгой улыбкой:

– Впредь никогда не именуйте себя так, милейший Дымков. Не поддавайтесь... избегайте! Слово давно вышло из обихода... старомодные мужчины называли им своих красоток, главным образом за интимные услуги наедине.

– Но ведь я настоящий ангел! – с детской обидой вскричал Дымков.

Подобная неприличная настойчивость выглядела не менее досадной, чем если бы у ней, внучки самого Джузеппе Бамбалски, кто-то вытягивал фокусный шарик из носа в присутствии гогочущей публики. Однако искренность сорвавшегося восклицанья, да и прочее дымковское поведенье в целом выдавали в нем