церемонию. Я ничего не могла с собой поделать, слезы катились сами по себе. Во время поездки я искренне восхищалась народным ликованием, и хотя было очень жарко и людно, я совсем не думала об усталости, что, впрочем, не повлияло на мое здоровье.

Это удивительно и одновременно прекрасно: быть так тепло встреченными спустя два месяца после подавления „мучной войны“, которая, впрочем, все еще продолжается. Удивительное свойство французского характера — быстро забывать зло. Видя этих людей, которые, находясь в ужасной нищете, по-прежнему любят тебя, мы чувствуем, что просто обязаны еще больше трудиться на их благо. Мне кажется, король испытывал те же чувства, я уверена, что никогда в жизни (даже если она будет длиться сто лет) не забуду этого дня». Ну и ну! Какая же она на самом деле, МарияАнтуанетта?

«Слова, красивые слова», — печально размышляла Мария-Терезия над письмом дочери. «Посреди ее блестящего успеха меня не покидает страх, легкомысленность и неразумие могут сильно навредить ей», — впрочем, старая императрица изъяснялась на весьма живописном французском.

Опьяненная и немного уставшая от восторгов, уверенная в своей абсолютной власти, Мария- Антуанетта вернулась в Версаль, сияя от счастья. Удовлетворение самолюбия заменило двадцатилетней женщине удовлетворение в любви, которое оставалось для нее лишь мечтой. Король, обычно всегда угрюмый и неразговорчивый, стал по-детски добрым и приветливым, как в день коронации. Он с нежностью смотрел на жену и, казалось, уверовал в счастливое будущее. Должно быть, он искренне любил свой народ, который встречал его восторженными криками и ждал от него чуда. И он верил всем сердцем, что оправдает их ожидания. Но что мог он знать об истинных желаниях и нуждах подданных? «Я стараюсь ради одной цели: сделать мой народ счастливым, я уверен, он того заслуживает, — писал он Морепа, прежде чем покинуть Реймс. — Задача довольно сложная, но с божьей помощью и помощью ваших друзей я постараюсь справиться с ней». Мария-Антуанетта полностью поддерживала добрые намерения супруга. Она заявила Тюрго, «что тоже желала бы оказать содействие и всячески помогать ему в этом начинании».

Однако Людовик XVI и Мария-Антуанетта витали в облаках. Охваченная вдохновением и действуя из самых благих намерений, Мария-Антуанетта не думала больше о Шуазеле. Ей было достаточно добиться своего — получить разрешение на аудиенцию бывшему министру. Добившись своего, она праздновала победу, и больше ей ничего было не надо. Однако столь знаменательная встреча не принесла результатов. По-прежнему надеясь на свое скорое возвращение в Версаль, Шуазель тем не менее вел себя очень осторожно. В просьбах герцога и в его рассуждениях чувствовалась скорее новая интрига чем беспокойство о королеве. Шуазель дал ей единственный дельный совет, убедив, что «она должна поставить перед собой лишь две цели: завоевать сердце короля теплом и нежностью и самое главное подчинить его себе». По словам Мерси, королеве больше понравилась вторая цель.

Сподвижники Шуазеля по-прежнему продолжали мечтать о ближайшем возвращении министра к власти. Безенваль, графиня де Брион возобновили свое давление на Марию-Антуанетту, несмотря на тщетные попытки Мерси и Вермона помешать этим маневрам. Обескураженный невероятными капризами молодой женщины, Вермон начинал серьезно подумывать об отставке. Послу пришлось приложить все свои усилия, чтобы разубедить его в этом. В период весьма натянутых отношений между Австрией и Францией для Марии-Антуанетты было очень важно прислушиваться к советникам своей матери. И снова она не делала ни шагу без совета шведского барона; он убедил ее, что ее влияние станет еще большим, если будущий министр будет во всем ее поддерживать. Ей, которая интересовалась политикой лишь из любопытства, защита и поддержка кандидата на столь высокий пост казалась игрой, и она хотела выиграть ее ради собственного самолюбия. Не имели значения опыт, компетенция и личные качества кандидатов. Она жаждала победы именно этого кандидата. Однако все представлялось весьма зыбким, поскольку королева в любой момент могла перестать интересоваться политикой.

Вернувшись в Версаль, она изменила свое отношение к Морепа. Оставила презрительный и высокомерный тон и достаточно любезно общалась с ним, что не переставало удивлять старика и других министров, которые внимательно отслеживали ее резкие смены настроения, особенно после недавнего дела д'Эгильона. Министры сразу же решили, что это был новый маневр шуазелистов. И не ошиблись. Попытка изгнать Морепа не удалась, и теперь Безенваль настоятельно советовал королеве сблизиться с министром. «Я убежден, — писал он, — что если она захочет сделать всего лишь один шаг к нему, то увидит его готовность сделать для нее все что угодно». Объектом атаки стал на сей раз Тюрго, весьма влиятельный в правительстве человек. «Присутствие его в Версале несовместимо с возвращением Шуазеля, — утверждал аббат Вери. — Их взгляды, политика, способ мышления, даже биение их сердец полностью не совпадают».

Нервное оживление Марии-Антуанетты, бесконечные капризы, кризисы ее ложной власти — все это скрывало ужасное разочарование и пустоту. Королеву часто охватывала ужасная тоска, это была ностальгия. Она чувствовала ее даже в обществе, мечтала снова увидеть Вену, свою мать, братьев, сестер… Она едва удержалась от слез, когда узнала, что граф и графиня Прованские уезжают в Шамбери. И Мария-Жозефина проведет целых две недели вместе со своей семьей — по случаю свадьбы младшей сестры Людовика XVI с принцем Пьемонтским. «Как это ни ужасно, но я не могу даже надеяться на подобное счастье», — писала королева матери. Ей довелось лишь увидеть своего брата Фердинанда, когда тот приезжал на несколько дней вместе с женой. «Разлука слишком дорого мне обходится. От подобных мыслей на меня нападают тоска и отчаяние, особенно когда я думаю о моей родине», — снова пишет она императрице. Австрия по-прежнему оставалась родиной для французской королевы, которая оставила там все свои детские мечты, существование, такое тихое и безмятежное, покой, который охраняла бдительная мать-императрица. Вена с императрицей и императором казалась ей сейчас убежищем от всех ненастий и кошмаров. В Версале Мария-Антуанетта не обрела второй семьи и после смерти Людовика XV не знала, где найти защиту и поддержку, в которых она так нуждалась. Ей никак не удавалось испытать хоть какое-нибудь глубокое чувство к своему супругу. Временами она с трудом могла выносить его как короля и монарха. Тем не менее женщина должна, по существующей этике, первой подчиниться ему и принимать его таким каким он был. Так-то оно и было, но ценой каких же больших разочарований. Увы, она видела в своем муже лишь «бедолагу», который не способен сделать ее настоящей женщиной, а здесь, во Франции, означало, кроме того, и продолжательницей рода Бурбонов. В общем, неспособность Людовика XVI быть мужчиной еще больше подталкивала завыть от ностальгии по родной Вене.

Несмотря на тайный ход, который позволял супругам проводить вместе ночи так, чтобы двор не знал об этом, близости между супругами не было. Мария-Антуанетта чувствовала себя ужасно, узнав, что 6 августа 1775 года графиня д'Артуа родила сына. Маленький герцог Ангулемский был третьим наследником престола. И если королева вскоре не забеременеет, то потомки графа д'Артуа в ближайшие десятилетия взойдут на французский престол. У графини Прованской было тоже мало шансов в скором времени стать матерью. «Не могу даже описать вам, матушка, как я страдаю когда вижу наследника престола, который не является моим сыном», — писала Мария-Антуанетта. Впрочем, уже снова начинали поговаривать об операции для короля, однако никто не спешил с этим вопросом. Даже заинтересованные лица. Хотя Мария- Антуанетта и убеждала мать, что «безразличие исходит вовсе не от нее», положение не менялось. Во Франции это значило, что у королевы, не имеющей детей, были весьма непрочными позиции. Мария- Терезия прекрасно знала все тонкости светской психологии и пыталась подбодрить дочь. Мария-Антуанетта приняла разумное решение: «отдаться во власть Провидения и смиренно ждать исхода, надеясь на лучшее».

Семья ее мужа не была слишком добра к ней. Она много времени проводила с золовками и деверями. Если ей нравилась компания графа д'Артуа, ей тут же напоминали, что подобная дружба может быть очень опасной. Она не испытывала никакой привязанности к тетушкам. Что же касалось других принцев по крови, они состояли в слишком дальнем родстве, и их отношения с блистательной кузиной испортились после какой-то незначительной ссоры. Оставалась лишь маленькая принцесса Елизавета, которой исполнилось одиннадцать лет. Королева открыла для себя этого милого ребенка «с добрым и открытым сердцем». Девочка привязалась к Марии-Антуанетте, когда уехала ее сестра Клотильда — вероятно, навсегда.