мадам д'Андоло, тетке графине де Полиньяк, в денежном содержании. Его заставили подчиниться королю, однако он так и не принял благодарности фаворитки. Подобное поведение раздражало Марию-Антуанетту, которая желала доказать свою власть. Ненависть ее удвоилась, когда однажды до нее дошли слухи, что именно Тюрго требовал отзыва дипломата Гине, которого считал опасным для политики Франции и к тому же заявлял, что Гине работал на врагов, хотя, к сожалению, пока неизвестно, на каких именно. О примирении не могло быть и речи. Несмотря на то, что Вержен был гораздо более опасен для Гине, гнев и ненависть королевы обрушились на Тюрго, которого она мечтала изгнать из Версаля.

Теперь уже дело было вовсе не в Гине. Можно было подумать, что королева уже забыла об этом дипломате, которого с таким упорством и трудом защищала. Казалось, она совершенно не интересовалась им и продолжала вести жизнь, полную развлечений, все меньше и меньше обременяя себя общением с королем. Во время поста 1776 года королева увлеклась верховыми прогулками, совершая их вместе с графом д'Артуа и герцогом де Шартром по Саблонским равнинам. Мерси был возмущен до предела, увидев, как в среде придворной молодежи игнорируются Этикет и правила протокола, касающиеся присутствия королевских особ. Золовки, которые очень часто сопровождали Марию-Антуанетту, зачастую придерживались весьма развязного тона в общении, что придавало еще большую свободу отношениям, впрочем, от нее не отказывалась и сама королева. Иногда она отправлялась вместе с графом д'Артуа поохотиться на лань в Булонский лес. Трудно себе представить, что у нее еще находилось время на интриги, тогда как ее муж мучался вопросом, нужно ли перекраивать министерство. Однако Мария-Антуанетта ни на мгновение не забывала ни о графе Гине, ни о своей ненависти к Тюрго.

Во время прогулок и зрелищ друзья всячески поддерживали в ней воинственный настрой. «Им прекрасно удавалось задеть ее самолюбие, очернить, разозлить против тех, кто сопротивлялся их воле.[…] Наконец, им удавалось так настроить королеву, вывести из себя, опьянить ненавистью к врагам, что она шла на крайние меры в отношениях с королем, в такие моменты было просто невозможно взывать к ее благоразумию», — писал Мерси. Посол ее матери с пристрастием следил за ней, он прекрасно умел это делать, и заметил, как она отправлялась к королю по утрам, когда тот был один в своих апартаментах. Визиты не лишены были тайны и особого интереса. По словам Мерси, она встречалась со своим мужем, лишь «когда хотела добиться от него нужного ей решения, которое монарх никак не мог принять».

С самых первых дней своего правления Людовик XVI не испытывал еще подобной раздвоенности. Нападки королевы на министра буквально парализовали его волю. Брат короля обрушился на него с критикой. Морепа систематически поносил его. Что до других министров, они демонстрировали терпение, хотя время от времени показывали зубы. И если более просвещенная часть двора поддерживала реформы Тюрго, то другая его часть напрочь отвергала их. Народные массы живо интересовались ходом реформ, однако оставались пассивными наблюдателями. Занятые повседневными заботами и делами, дороговизной зерна, они были далеки от дворцовых проблем. Пожалуй, власть Тюрго и его реформы поддерживались только Людовиком XVI. Однако на борьбу у него уже не хватало сил. После долгих и мучительных раздумий король все же решился на отставку министра.

10 мая 1776 года, несмотря на то, что новость была еще неофициальной, она распространилась с невероятной скоростью: Тюрго уходит в отставку, граф Гине — герцог. Отставка Тюрго никого не удивила, но вот вторая новость поразила весь двор. «Милость, которую король проявил к Гине, даровав ему титул герцога, всех просто потрясла, — писал граф Креуц Гюставу III. — Мадам с необычайной ловкостью устроила это дело, ловкостью, несвойственной ее возрасту; нигде вообще не упоминалось о Гине; все думали, что она просто забыла о нем, и вдруг такой блестящий успех. У нее огромное влияние на короля, в этом нет никаких сомнений». На этот раз Мерси был серьезно обеспокоен: «Я не могу больше скрывать от Вашего Величества действительного положения дел, — писал он императрице. — Уже несколько недель как при дворе возникли серьезные осложнения, дела принимают опасный оборот, королева неконтролируема. […] Ваше Величество может совершенно обоснованно беспокоиться о положении королевы, о доверии к ней, которое может исчезнуть и со стороны ее супруга и со стороны народа. В этом деле Гине король находится в противоречии с самим собой. Письма, написанные его собственной рукой и адресованные графу де Гине и графу де Вержену, противоречат друг другу, он скомпрометировал самого себя и своих министров в глазах народа, который знал все обстоятельства этого дела, а также знал о влиянии королевы на короля и его решения.

Требования королевы заключались не только в отставке Тюрго, но она также хочет заключить его в Бастилию, причем в тот же день, когда граф Гине будет объявлен герцогом. Чтобы успокоить разгневанную королеву, нужны самые жесткие и решительные действия против реформ Тюрго. Однако этот министр был известен французам как необычайно честный и справедливый, кроме того, он был очень любим народом, так что его отставка, вызванная желанием королевы, не нашла своего одобрения в народных массах. Ее Величество может отправить в отставку и графа Вержена, и я не знаю, до каких пор королева будет продолжать творить необдуманные поступки. Ваше Величество, возможно, очень удивится, когда узнает, что граф Гине не представляет никакого личного интереса для МарииАнтуанетты, и все же этот человек стал причиной столь сильных волнений в Версале; однако весь секрет состоит в окружении королевы, которое очень заинтересовано в успехе этого дела». Так объяснял эту ситуацию Мерси.

Пережив волнения и оживление, что последовали за отставкой Тюрго, Мария-Антуанетта совершенно не интересовавшаяся политикой его преемника, вдруг внезапно почувствовала себя очень одинокой. Она скучала в этом пустом, нагоняющем тоску Версале. Мерси удавалось иногда убедить Марию-Антуанетту, что ежедневные прогулки вдали от Версаля очень нехорошо действовали на придворных. Королева продолжала находиться в задумчивом и унылом настроении. Наконец, она решила заняться богоугодными делами, и даже расписала их вплоть до своего пятидесятилетия. В течение нескольких недель она полностью отдавалась новой идее. Ее постоянно видели посещающей проповеди в церкви Версаля. Она даже отказалась от привычных ей развлечений. Не ездила больше в Париж и Булонский лес. Не посещала спектаклей и позволяла себе лишь иногда послушать концерт в небольшом зале, где обычно собирались пожилые придворные. Два-три раза в неделю она сопровождала мужа на охоту в Сен-Побер, обедала вместе с ним и к полуночи всегда возвращалась в Версаль. В это время Мария-Антуанетта даже отнеслась учтиво и внимательно к герцогу д'Эгильону и потребовала отменить приказ о ссылке, когда узнала, что мадам де Шабрийан, его дочь, скоропостижно скончалась во время своего пребывания в имении отца. Королева лишь просила, чтобы тот не появлялся при дворе.

Мария-Антуанетта любила детей, и решение, которое она приняла однажды, после того как графиня д'Артуа родила девочку, было не случайным. Проезжая через деревню неподалеку от Версаля, она увидела старуху, окруженную детьми, одетыми в лохмотья. Она приказала остановить карету, дала им денег и спросила крестьянку, не хочет ли она отдать ей этих детей. Ей отдали самого младшего из всех — Жака, беленького трехлетнего мальчугана. Счастливая Мария-Антуанетта продолжила свою прогулку, которую, однако, пришлось сократить, поскольку ребенок «кричал и сучил ножками, отталкивая и королеву и ее фрейлин. Приезд Ее Величества в Версаль с этим маленьким чертенком удивил весь двор; он кричал во все горло, звал бабушку, братьев и сестер; ничем нельзя было его успокоить», — писала мадам де Кампан. Через два дня Жака, теперь уже Армана, вернули в апартаменты королевы, одетым в великолепный костюмчик, расшитый белыми кружевами и серебром. Мерси нашел мальчика «живым» и очень «шустрым» и заметил, что Мария-Антуанетта «чудесно проводит с ним время». «Этот ребенок, оставаясь в моих апартаментах, никогда никого не беспокоит и не доставляет никаких хлопот», — писала она матери.

Впервые с момента своего приезда во Францию Мария-Антуанетта заболела. Началось с сильного жара и насморка, было совершенно непонятно, чем вызвано недомогание. Лассон не нашел ничего лучшего, как сделать ей промывание желудка, но состояние королевы от этого не улучшилось. Постоянно заливаясь слезами, она пребывала в глубоком унынии и отказывалась говорить с кем бы то ни было, едва сдерживая раздражительность, а чаще даже не сдерживая по отношению к своим фаворитам. Круг ее друзей заметно сузился, остальных она просто отказывалась принимать. Графиня де Полиньяк не покидала ее ни на минуту. Мерси был просто поражен и даже оскорблен отношением к себе и этой избирательностью, последствия которой могли стать непредсказуемыми. В его глазах «мадам де Полиньяк была всего лишь фигурой, ничего не значащей при дворе и к тому же с подмоченной репутацией». Он находил ее «довольно глупой и пустой», способной лишь увлечь королеву в бездну. Племянница Морепа, она была тесно связана с партией Шуазеля, «ее даже подозревали в шпионаже в пользу этой партии». Мерси очень боялся за королеву. Мария-