ситуации, которая сложилась во Франции. Естественно, она описала Шуазеля как единственного человека, способного вернуть Франции былую славу. Королева же случайно дает это письмо своему мужу, который приходит в ярость от подобного заявления. Разумеется, теперь было уже бесполезно говорить с ним о ненавистном ему министре.
Однако шуазелисты не отказались от борьбы. Они замыслили новый план. Для того чтобы вернуть Шуазеля к власти, нужно было освободиться от Морепа. Весь этот сложный маневр состоял в том, чтобы добиться ссылки герцога д'Эгильона, за которой вскоре последовала бы отставка Морепа. Уставший от бесконечных интриг противников, старик потерял бы силы и предпочел уйти в отставку. В этом случае король вернул бы прежнего министра. Шуазелисты все свои надежды возлагали на королеву, которой предназначалось быть в центре их интриг. Авторы этого плана доказывали полное отсутствие политической интуиции, полагаясь на сомнительное влияние королевы, слабость короля и власть министров.
Безенваль начал с того, что настроил Марию-Антуанетту против герцога д'Эгильона. «Одной заинтересованности королевы хватило бы для того, чтобы атаковать д'Эгильона, поскольку у меня нет никаких личных причин для ненависти к герцогу, который, впрочем, был инициатором интриг против Шуазеля. И только это пробуждает во мне желание отомстить ему. Невозможно даже предположить возможность возвращения Шуазеля, когда д'Эгильон находится о ворот власти», — писал он в своих мемуарах. Королева, которая всегда недолюбливала д'Эгильона, была готова слушать кого угодно. В общем, обстоятельства для осуществления этого плана были самые благоприятные.
Убедить королеву в необходимости отставки д'Эгильона было детской игрой для старого хитреца Безенваля, и не более. Задача упрощалась сплетнями и слухами, крайне неприятными, которые ходили о королеве в столице. Он без труда сумел убедить Марию-Антуанетту в том, что их автором был не кто иной, как герцог д'Эгильон. Мария-Антуанетта решила вызвать к себе Сартена, бывшего лейтенанта полиции, чтобы «приказать ему принять все необходимые меры для пресечения свободы слова в парижских кабачках». Опасаясь, что ее не встретят громом оваций, как обычно, она решила не отправляться в Оперу на «Орфея» Глюка. По совету Безенваля, Мария-Антуанетта «начала настраивать короля против д'Эгильона». Не проходило ни одного дня, чтобы Мария-Антуанетта не заговорила с королем на эту тему. Уставший от бесконечных сцен жены, обессилевший от слез, Людовик XVI пообещал выслать герцога в его владения в Турене.
Убежденная в скорой блестящей победе, Мария-Антуанетта поспешила сообщить эту новость своему доверенному. К ее большому сожалению он не разделил ее радости. В Турене д'Эгильон начнет изливать душу, полную ненависти и желания отомстить. Его следовало бы отправить гораздо дальше, в Эгильон, чтобы «отдаленность пресекла коварные интриги». Поскольку Мария-Антуанетта казалась несколько отстраненной, Безенваль использовал все свое красноречие, чтобы убедить ее в необходимости шага, если она хочет добра себе и честным людям. На следующий же день она снова начала уговаривать мужа. «Я говорила с королем: наконец, он понял, что д'Эгильон просто насмехается над ним, и я думаю, он скоро отдаст все необходимые приказы», — писала она вскоре Безенвалю, который уже праздновал свою победу.
Этот шаг короля очень устрашил многих министров, поскольку на первый взгляд не было никаких причин для отставки д'Эгильона. Интриги королевы на этот раз обошли их стороной, однако они занервничали. Не зная о тайных намерениях королевы и ее приближенных, они «могли лишь строить предположения». Однако королева объяснилась с Морепа, который был весьма удивлен той строгостью, с которой она обошлась с его племянником. «Чаша терпения переполнилась, — сказала королева, — это была последняя капля». «Но, Мадам, я считаю, что если король хочет кого бы то ни было наказать, наказание не должно исходить от Вас». — «Может быть, Вы и правы, но я полагаю, что у нас не было иного выхода. Поэтому мне пришлось это сделать». — «Могу ли я заметить, Мадам, что это скорее была воля Вашего Величества, поскольку, как мне кажется, король безразличен к этому делу?» — «Вы можете это обнародовать, я согласна, я все возьму на себя». Морепа, который по-прежнему пользовался большим доверием королевы, вдруг почувствовал недоброе дуновение, и это был ветер отставки. Обозлившись на этого капризного ребенка, лишенного всякого опыта и разума, теперь он мог ожидать от нее любого решения.
«Все бы ничего, если бы влияние королевы ограничилось делами иностранными. Однако ни в чем нельзя быть уверенным, — звучало в речах аббата Вери. — Король скорее боится ее, чем любит, поскольку он выглядит гораздо более веселым и естественным в компаниях, где ее нет. Впечатление привычного страха, каким бы абсурдным оно ни казалось на первый взгляд, тем не менее было правдоподобным. […] Влияние королевы на решение государственных вопросов (если таковое имеет место) не принесет ничего хорошего для страны. Ее голова не такая милая и добрая, как сердце. Она легко обманывается и не способна быть решительной в важных вопросах. Первым от этого пострадает ее муж. Его правление наполнено придворными интригами и одновременно народной любовью, которая растет с каждым днем».
Опьяненная властью, королева вместе с королем 5 июня отправилась в Компьен. Супруги и придворные провели там три дня, прежде чем отправиться в Реймс для коронации. Эта церемония навсегда закрепляла союз короля с народом и для Людовика XVI являлась особенно важной.
Когда король торжественно подошел к монументальному трону, возвышающемуся посреди зала, королева не могла удержаться от волнующей дрожи. Взволнованная и очарованная, она следила за ходом церемонии, не упуская ни единого жеста своего супруга; обычно неловкий и несмелый, теперь он казался полным грации и достоинства. В самый торжественный момент у королевы даже скатилась слеза. Король поднял голову и со значением посмотрел на нее. На его лице можно было видеть удовлетворение и гордость, которые невозможно было презирать. Из-за подступивших слез Мария-Антуанетта быстро удалилась в апартаменты, чтобы не плакать в присутствии подданных.
Эмоции все же перехлестнули через край. И все с удивлением наблюдали, как поддерживаемая Триполи, королева покинула ложу вся в слезах. Однако вскоре вернулась на свое место, король нежно смотрел на нее и улыбался. Церемония проходила строго по распорядку. К вечеру, уставший, но невероятно счастливый Людовик XVI с супругой рука об руку удалились прочь от шумной толпы придворных, сквозь ликующую толпу. Мария-Антуанетта чувствовала себя желанной и любимой. Несомненно, у нее испортилось бы настроение, если бы друзья напомнили ей о другой реальности.
В Реймсе дворцовые интриги обострились. Желая извлечь выгоду из отсутствия Морепа, оставшегося в Портшартрене, шуазелисты с большим пылом возобновили борьбу. Мерси мог лишь беспомощно наблюдать за их маневрами: «Сподвижники герцога Шуазеля буквально атакуют королеву, они действуют из своих личных соображений, ради собственной выгоды, им безразлична судьба королевы», — писал он императрице. Невероятная новость очень быстро облетела двор, который по-прежнему находился в Реймсе: королева согласилась принять Шуазеля. Никто не знал, о чем они говорили во время встречи, однако уже поползли слухи о возвращении бывшего министра к власти. Может быть, Мерси так и считал, однако Шуазель вовсе не просил королеву вернуть его в Версаль. Он предпочел бы обратиться к услугам Безенваля, который охотно помогал ему. Предварительно Мария-Антуанетта получила разрешение супруга, сказав ему с нежной улыбкой, что «надо бы поговорить с бывшим министром». «Вы, вероятно, уже знаете об аудиенции, которую я предоставила Шуазелю в Реймсе, — писала она графу Розенбергу. — Все только и говорят, что старик Морепа боится уехать в свои владения и, таким образом, уйти на покой. Вы прекрасно понимаете, что это стоило мне немалых усилий, однако даже не представляете, с какой ловкостью мне пришлось разговаривать с королем, чтобы не показать, будто прошу его об отставке министра. Я сказала ему, что надо поговорить с Шуазелем, а день у меня занят. И так ловко все обыграла, что бедняга устроил для меня встречу в самое подходящее время. Я думаю, что полностью использовала права жены». Это письмо, которое так возмутило Марию-Терезию и Иосифа (поскольку Розенберг показал его им), без сомнения, без прикрас представило Марию-Антуанетту, поскольку доклады Мерси, в которых посол с необычайным красноречием описывал королеву, были хоть и правдивы, но достаточно льстивы. С Розенбергом же королева говорила совершенно искрение. В письмах к нему она показывала себя совсем с другой стороны, тогда как в письмах к матери это была послушная и воспитанная дочь. Мария-Терезия имела полное право на откровенное признание королевы Франции: «Коронация была просто превосходной. Казалось, что все были без ума от короля, он же действительно был великолепен. Все от мала до велика следили за каждым его движением, трогательные рыдания прервали в момент коронации церковную
