«Вот я; смотри, куда ведут все твои планы. Взгляни на любой из памятников, смутно различимых во тьме: под ним покоится то, что было некогда вместилищем хитроумных замыслов, пестрых воспоминаний и свято хранимых тайн. Усталый раб, лишь пядь-другая земли отделяет тебя от твоих собратьев по интригам; угрюмый Капитан Смерть сурово скомандовал им „смирно“, и они лежат навытяжку, обратив к луне невидящие глаза и бездумное чело. Доктор Стерк, здесь достаточно свободных уголков, выбирай любой: этот… или этот… а может быть, этот».

И Стерк закрыл окно, вспомнил свой сон и, подойдя к приоткрытой двери, украдкой, но уверенно выглянул наружу; резко захлопнув дверь, он засунул руки в карманы панталон и быстро вернулся к окну; он вновь был готов к трудам и принялся размышлять. Доктор снял со свечи нагар и снова быстро прошелся по комнате, чтобы подхлестнуть свою изобретательность, а потом открыл конторку и сел писать письмо.

«Да, — сказал он сам себе, застыв на мгновение с пером в руке, — это так же верно, как то, что я здесь сижу».

Итак, письмо было закончено. На лице доктора (а все это время его не покидала бледность) появилось подобие улыбки; доктор перечитал письмо и откинулся на спинку стула, снова перечитал — и оно ему не понравилось; он порвал листок.

Стерк оперся на локоть и задумался; он вдохнул две большие понюшки табаку и таким путем обрел вдохновение, схватил перо, взмахнул им и набросал новое письмо — перечитал, одобрил, слегка кивнул, словно говоря: «Пойдет». Сочинение это, едва ли стоившее таких затрат времени и умственных усилий, представляло собой всего лишь нижеследующую короткую записку:

Затем он запечатал письмо большой красной печатью — такая, наверное, была бы уместна на жалованной грамоте — с гербом Стерков: кабанья голова вверху, развернутый свиток, а на нем: «Dentem fulmineum cave».[41]

Доктор снова выглянул в окно, чтобы узнать, не занялся ли рассвет: часы остались под подушкой, а ему хотелось скорей начать действовать.

Затем Стерк взошел наверх, пристроил записку, как заряженный пистолет, на каминную полку и нырнул в постель, где предался взволнованным размышлениям; он готов был поверить, что никогда больше не увидит этих грозных призраков: жирных бейлифов, гладкого поверенного с самодовольной ухмылкой и — чтоб ему пусто было — этого желчного судебного исполнителя, прыщеватого, с фиолетовыми щеками и кончиком носа; движущимся кольцом эта публика окружала кровать — один совал повестку, другой мял в руках развернутый пергамент, третий, завладев ключами Стерка, простирал ладонь, готовясь объявить о вызове в суд. Прочь! Стерк нашел заклинание, способное обратить их в бегство; им до него не добраться, он знает, как отделаться от них в один момент, — и я думаю, так оно и было.

Миссис Стерк была очень спокойным маленьким существом, но в то же время деятельным, и на ее кротком личике всегда лежала печать озабоченности. Ни свет ни заря она уже вскочила на ноги и помчалась в Королевский Дом; полковница Страффорд, которая была к ней очень добра и покровительствовала всему ее семейству, собиралась, как говорили, сегодня в Дублин, и миссис Стерк решилась обратиться к ней с большой просьбой, поскольку доктор не мог ехать: его лошадь охромела и находилась у кузнеца. Любезная леди согласилась, а сверх того, предложила доктору Стерку место в своей коляске — на случай, если ему понадобится в город. Коляска будет у ее дверей в половине двенадцатого, сказала она.

Близился уже час, когда Барни садился за завтрак; миссис Стерк изо всех сил спешила домой, и тут на дороге ей встретился — кто бы вы думали? — их мрачный очкастый благодетель, Дейнджерфилд, который в обычной отрывистой манере вел беседу со своим спутником — заклятым врагом Стерков, Наттером (выглядел тот, по правде сказать, чернее тучи). Миссис Стерк слышала, как Серебряные Очки произнес:

— Это, как вы понимаете, не более чем мое предположение, мистер Наттер.

Оказавшись в непосредственной близости от Наттера, миссис Стерк была так испугана и потрясена, что ее приветствие вышло несколько неловким; кроме того, инстинкт подсказывал ей, что эти двое обсуждали вчерашнее жуткое событие. При виде миссис Стерк Дейнджерфилд внезапно попрощался с Наттером и пошел с ней рядом в обратном направлении; миссис Стерк пришлось немного замедлить шаг, поскольку всесильный управляющий передвигался не очень торопливо.

— Прекрасное утро выдалось после дождичка, мадам. На холмы любо взглянуть, — Дейнджерфилд указал тростью на противоположный берег Лиффи, — и ниже по реке вид тоже замечательный.

Он повернулся и взмахнул тростью в сторону Инчикора.

Думаю, ему хотелось знать, где сейчас Наттер. А тот удалялся, уставив взгляд в окаймляющие дорогу камни, и касался их тростью, словно считая на ходу. Дейнджерфилд кивнул, и утреннее солнце внезапно двумя молниями отразилось от его очков.

— Я, мадам, выговаривал Наттеру за вчерашнее. Он очень зол на меня, а на вашего супруга зол вдвойне. Мои симпатии на стороне доктора Стерка, и, думаю, можно уже говорить с уверенностью, что в ближайшее время ему скорее всего будет предложено место у милорда Каслмэлларда — если ваш супруг в этом заинтересован.

И Дейнджерфилд продолжал идти рядом и затронул в разговоре другие темы, уделив им несколько коротких фраз; у дверей дома Стерков он кратко, но любезно попрощался и, по обыкновению бодро, зашагал к Медному Замку, где его ждал завтрак; вскоре он исчез за углом Мартинз-роу.

— А куда он шел, когда ты его встретила с этим… с этим Наттером? — спросил Стерк.

Крайне волнуясь, он не смог подыскать Наттеру подходящего определения, а просто произнес его фамилию с нажимом и нахмурился. Миссис Стерк ответила.

— Гм! Так, стало быть, он еще не получал моего письма!

Во взгляде миссис Стерк читался недвусмысленный вопрос: «Какого письма?», но Стерк промолчал, а его супруга была приучена обуздывать свое любопытство.

Проходя мимо окон капитана Клаффа, Дейнджерфилд услышал веселое треньканье гитары, которое сопровождал не вполне лишенный приятности дуэт, исполнявший любовную песню; Дейнджерфилд разглядел спину маленького лейтенанта Паддока и пересекавшую ее широкую, красную с золотом ленту, на которой висел упомянутый инструмент; Паддок, сидя у окна, усердно бренчал, а Клафф как раз выводил голосом высокую ноту; его круглое лицо, которому Клафф постарался придать предельную нежность, исказила невольная гримаса — такое случается иногда с певцами-любителями. Клафф перехватил циничный взгляд прохожего, смолк, невольно закашлялся, тряся покрасневшими щеками, и буркнул:

— Доброе утро, мистер Дейнджерфилд.

Паддок также приветствовал управляющего и тихонько взял аккорд-другой; в отличие от своего упитанного сотоварища, он не смутился, поскольку не усматривал в этом утреннем музицировании ничего неуместного.

Дело в том, что двое галантных офицеров репетировали небольшой концерт, которым собирались усладить слух белмонтских дам. Короче говоря, это была серенада, и лишь переменчивую погоду следовало винить в том, что она до сих пор не была исполнена; ибо, при всей преданности предметам своей