Тетя Бекки поцеловала Лилиас в щеку и назвала ее «моя мудрая маленькая Лили».

— Дорогая, он появляется с тех пор регулярно и до самого последнего времени почти не прятался; удивляюсь только, как его не заметили все вокруг. Лили, дорогая, — энергично продолжила тетя Ребекка, поднимаясь с дивана (что-то за стеклянной дверью в сад привлекло ее внимание), — твои чудесные розы все утопают в грязи. О чем только думает Хоган? А прямо у двери коробка с гвоздями! Да будь он у меня на службе, я бы этими самыми гвоздями прибила к стене его уши.

И тетя Ребекка принялась зорко высматривать сквозь стекло, где обретается проштрафившийся садовник; к счастью, тот не появился. И тетушка Бекки обратилась к иным предметам, а в скором времени вспомнила о своем славном учебном заведении на Мартинз-роу; она посмотрела на часы, в крайней спешке откланялась и удалилась, сопровождаемая Домиником в ливрее и двумя собачонками; Лилиас же осталась наедине со своими грустными мыслями.

Время потихоньку шло, и настал тот день, когда Стерку предстояло выплатить арендную плату или считаться с последствиями, весьма тяжкими. Предыдущий день он провел в Дублине. Все его финансовые усилия свелись к тягостной и бесплодной суете. Ему приходилось обращаться с просьбами к людям, которых он ненавидел, и выслушивать отказы, притворяться, что верит лживым отговоркам, изображать беззаботность, меж тем как каждая очередная неудача оглушала его, как удар дубиной по голове; непринужденно удаляясь с вымученной улыбкой на устах, он чувствовал, что близок к безумию. Когда дорогой, шедшей через низину, Стерк возвращался в Чейплизод, было уже темно; упавший духом, измученный, он хмуро созерцал ровную темную ленту дороги, а минуя печально знаменитую Конуру, желал одного: чтобы на него напал грабитель; это оправдало бы его полное безденежье, и ни один кредитор в мире не отказал бы при таких обстоятельствах в небольшой отсрочке; доктор — ей-богу! — согласен был даже, чтобы при этом прострелили его несчастную, больную голову. Однако разбойники, как и банкиры, словно чуяли, что тут им не светит ни гинеи, и не оказали ему даже этой ничтожной услуги.

Вернувшись домой, Стерк послал в «Феникс» за Клаффом и попросил его отозвать в сторонку Наттера (тот тоже находился в «Фениксе») и поговорить о небольшой отсрочке платежа или хотя бы его части. От самого Клаффа, впрочем, Стерку не было бы никакого проку: тот не мог сейчас выложить на стол и десяти фунтов, даже под угрозой смерти. Но Наттер сказал только:

— Арендная плата идет не в мой карман; я не полномочен делать уступки или отменять ее; Стерк к тому же ненадежен. Вы можете ссудить ему нужную сумму? Я не могу.

Его слова образумили Клаффа. Он ведь взялся за это дело по-приятельски, с великодушным пылом.

— Клянусь Юпитером, Наттер, не берусь вас осуждать; между нами говоря, боюсь, что вы правы. Скажу вам на ухо: мы, из Королевской ирландской, сделали все, что могли. Мне жаль, конечно, что бедняга загнал себя в угол, но, черт возьми, нужно иметь совесть, и если вы считаете, что деньги могут пропасть, то все, я не настаиваю.

Читатель мог подумать, будто во фразе «мы, из Королевской ирландской…» содержался намек на некоторую полученную Стерком денежную поддержку и, более того, благоразумный капитан самолично уделил хирургу толику своих средств, однако это не так; Стерк, правда, упомянул как-то в доверительной беседе о «руке помощи», но Клафф сперва закашлялся, а затем поведал, что на прошлой неделе взял в долг у Паддока пятнадцать фунтов.

Так оно и было, несмотря на то, что из всех офицеров корпуса трудно было найти кого-нибудь беднее коротышки Паддока. Однако же он не предавался порокам, со своими скудными средствами обходился бережливо и всегда любезно и с готовностью ссужал содержимое своего тощего кошелька тем из собратьев по оружию, кто оказывался в затруднительном положении; к даянию он не присовокуплял советов, поскольку был для этого слишком хорошо воспитан, а также никогда публично о такого рода незначительных сделках не упоминал.

Стерк, нахлобучив шляпу, стоял у окна гостиной, наблюдал за дверью «Феникса» и дожидался возвращения Клаффа. Потом он, не выдержав, спустился на крыльцо. Клаффа не было, и Стерк все больше утверждался в мысли, что переговоры удались и его посланник обсуждает с Наттером детали. Стерку было невдомек, что все дело не заняло и двух минут, а теперь Клафф в углу клубной гостиной болтал за триктраком с его заклятым врагом Тулом.

Появившийся из дверей «Феникса» Клафф вспомнил о Стерке, только когда случайно заметил, как тот под взглядами луны бродит вблизи деревенского вяза; Клафф направился к нему. Стерк стоял, на лице его шевелилась тень от поредевшей кроны, а вокруг падали листья; заложив руки в карманы, он крепко сжимал холодными пальцами свое, вероятно единственное в ту пору, достояние — монету в одну крону; в висках у доктора стучало, но он насвистывал, изображая беззаботность.

— Ну что, — спросил Стерк, — отказал, конечно?

Клафф кивнул.

— Хорошо, тогда поступим иначе, — проговорил Стерк уверенно. — Покойной ночи. — И он живо зашагал к дорожной заставе.

— Мог бы сказать «спасибо», — проворчал Клафф, провожая хирурга взглядом и высокомерно усмехаясь, — за то, что я взялся улаживать его паршивые дела и попрошайничать у такого человека, как Наттер.

Стерк, миновав «Феникс», в нерешительности застыл на углу, и Клаффу пришло в голову, что он сейчас повернет назад и попросит у него в долг; из осторожности Клафф тут же развернулся и поспешил к себе.

Тул и О'Флаэрти, стоя у дверей «Феникса», наблюдали краткую тайную встречу под вязом.

— Это Стерк, — произнес Тул.

О'Флаэрти хрюкнул в знак согласия.

Тул внимательно смотрел, пока джентльмены не расстались, а потом с многозначительной улыбкой лукаво «подморгнул» собеседнику (как выражались в те дни).

— Дело чести? — встрепенулся О'Флаэрти. Он всюду чуял порох.

— Скорее уж дело бесчестья, — отозвался Тул, застегивая пуговицы сюртука. — Где только он сегодня не пытался перехватить монету. Наттер может завтра потребовать ареста его имущества, если не получит арендную плату. Клафф вызывал Наттера из буфетной, чтобы поговорить с глазу на глаз. Вот и сопоставьте все это, сэр.

И Тул пошел восвояси.

На самом деле Стерк понятия не имел, как ему поступить, и был неспособен в те минуты что-нибудь придумать. Сам не зная почему, он свернул, быстро пересек мост и прошагал немалый путь по Инчикорской дороге, затем развернулся и пошел обратно, через мост, к Дублину; внезапно засияла луна, доктор вспомнил, что уже поздно, и направился домой.

Минуя ряд домов, обращенных окнами к реке, доктор услышал хорошо знакомый голос, окликнувший его с крыльца Айронза:

— Чудешная ночь, доктор… луна как шеребро… воздух бархатный!

Это был маленький Паддок, простерший руку и обративший лицо к эмпиреям.

— Замечательная ночь, — отозвался Стерк и на секунду остановился. Паддок обыкновенно проявлял удвоенное дружелюбие и любезность по отношению к своим должникам, и Стерк, не без основания полагавший, что мир от него отвернулся, был тронут его приветствием и сердечным тоном.

— В ночь, подобную этой, дорогой мой сэр, — продолжал лейтенант, — только и остается, что перенестись мысленно под мраморный балкон дворца Капулетти^{113} и повторять: «В такую ночь сидела на диком берегу Дидона» — вы ведь припоминаете? — «и взмахами ивовой ветви звала свою любовь обратно в Карфаген»^{114}, или на