И внешнее сходство разительное - поэт тоже ходил 'бочком по тротуару', разговаривал на 'диком и выспреннем птичьем языке'.

В литературном герое всегда не одна, а несколько составляющих. Что-то Парноку, безусловно, досталось от Пяста, а что-то перепало от проживавшего на Таврической Кусова.

Давайте знакомиться: Георгий Владимирович.

Бывший кавалерист, бывший комендант ипподрома 'На скачках', бывший бухгалтер. А также - бывший египтянин и бывший барон.

Кусов

Имени у мандельштамовского Парнока не было, но зато прозвищ - целых три. И Овца, и Лакированное копыто, и Египетская марка. Эти прозвища - словно печать наносимых ему обид.

И у Кусова - прозвище не одно, а два. Кусявка (потому что - Кусов) и Попчик (потому что - Попка- дурак). Сначала барон ругал себя попугайской кличкой, а потом она за ним закрепилась.

Занимал жилец шестиметровую проходную комнату. Для того чтобы попасть в нее, следовало испрашивать разрешения у Юлии Федоровны. Учитывая особую вежливость барона, каждая такая попытка превращалась чуть ли не в переговоры.

Самые большие неприятности Георгию Владимировичу от родственников. Вроде тихоня, чаплинский герой, для роли Гамлета данных совсем нет. Вместе с тем многие годы ему не давали покоя разные тени.

Чаще всего приходилось Георгию Владимировичу вспоминать прадедушку. Впрочем, не вспомни он сам - ему бы все равно напомнили. Ведь это из-за его чрезмерной самоуверенности он вынужден называться бароном.

Конечно, такие подарки делаются от щедрой натуры.

Коммерции советник Иван Васильевич Кусов был человеком широким: детей имел двадцать три человека, жен менял трижды. А тут еще подоспела круглая дата: ровно сто лет семейному кожевенному производству.

В знак особых заслуг Ивану Васильевичу предложили миллион или дворянский титул. 'Миллион я и сам могу дать', - ответил он и предпочел баронство. Выбор, может, и объяснимый, но только при чем здесь правнук? Он и в свою комнату попадает не сразу, а тут такое отягчающее обстоятельство.

Если вопрос о происхождении задают при советской власти, то это - знак приближения опасности. Особенно если обращают его к Кусову-младшему. Ну не наградил его Бог способностью замолкать, когда нужно, отвечать уклончиво, не касаться запрещенных тем!

Однажды сын Лютика, Арсений, спросил соседа, не был ли тот знаком с убийцей Кирова Николаевым.

'Вроде был', - ответил Кусов, то ли что-то спутав, то ли недослышав. Скорее всего, он и сам не заметил, как очутился у гибельной черты. Постоял-постоял, подумал-подумал, а затем отошел в сторону.

Разумеется, барону труднее уйти от правосудия. Правда, мера в этом случае оказалась нарушена: судьбы большинства его знакомых делятся на две половины до и после тюрьмы, - а у Кусова этих половин двадцать шесть.

Впрочем, не все обстояло так мрачно. В 1940 году, в промежутке между двенадцатым и тринадцатым арестом, Кусов приезжал в Ленинград из самарской ссылки. Вот уж ему повезло: он не только оказался в любимом городе, но еще и попал на 'Лебединое озеро'.

Пойти в Кировский-Мариинский театр - то же, что посетить свое детство, почувствовать на себе взгляд покойного отца.

Помнится, тот одергивал его, несмышленого: не вертись, сиди смирно, приготовься к самому главному.

И на этом спектакле инструменты сначала бестолково переговаривались, а затем стали как один голос. Тут-то Кусов почувствовал, что теряет вес и плотность, превращаясь в зрение и слух.

На то Георгий Владимирович и сын чиновника дирекции Императорских театров, чтобы по любому поводу иметь свое мнение. Как бы ни восхищало его представление в целом, он все равно найдет к чему придраться.

Положение актрисы для него не имеет значения: если Улановой сегодня недоставало грации, он так и говорит. Конечно, и свои восторги выскажет, но под конец отметит, что ему кажется не так.

Именно в театральном кресле пришло к нему решение пойти на работу в Общество защиты животных. Давно он ощущал усталость от людей и разговоров, а тут понял, где искать отдушину.

До свидания, Кусов!

Кто беззащитнее Георгия Владимировича? Может быть, только собака и змея. Этой парочке Кусов едва ли не попустительствовал. У него в кабинете пес-доходяга лежал на пороге, а змея свисала с электрического шнура.

Едва Георгий Владимирович освоился среди животных, узнал и прочувствовал их нужды и обиды, как нагрянул тринадцатый арест.

Сначала все было так же, как и в остальных двенадцати случаях. Даже чуть лучше, чем прежде: никогда он не посылал на Таврическую писем с фотографиями, а сейчас такая возможность представилась.

Лицо на фото было незнакомое, а надпись явно принадлежала ему. Казалось, Георгий Владимирович не написал, а произнес со знакомой интонацией: 'Вот вам попчиковый мордальон!'

С этих пор на запросы Юлии Федоровны упрямо отвечали: 'Адрес Кусова Г. В. Вам, вероятно, известен'. Ни у кого не оставалось сомнений в том, что это может значить, но уж больно не хотелось соглашаться с неизбежным...

Вот и объяснение мечтательности обитателей квартиры. Всякий раз они надеялись преодолеть действительность. Когда пришла пора преодолевать мысль о Кусове, они тоже попытались кое-что досочинить.

Как Мандельштам написал о 'заресничной стране'? 'Без оглядки, без помехи / На сияющие вехи - / От зари и до зари / Налитые фонари'.

Откуда эта свобода, если в реальности все складывалось мучительно? Как объяснить ощущение взаимности, если только что не получался даже разговор?

Кажется, в жизни Кусова тоже случилась такая 'страна'. По крайней мере, соседи уверенно говорили, что после освобождения из его последней ссылки на Алтае он обзавелся женой и дюжиной детей...

Не станем с этим спорить. Очень уж настрадался бедный Георгий Владимирович, чтобы отметать такую возможность.

Вроде нужна точка, а мы поставим многоточие.

...Маленькая фигурка удаляется от нас. Два-три шага утиной походкой, один-другой поворот тросточки, и он растворяется в тумане...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЛИНИЯ РАЗРЫВА

В классическом треугольнике

Так уж было заведено у этой четы, что жена во всем принимала участие. Даже романы мужа не проходили мимо нее. И на сей раз - на правах подруги Лютика она следила за развитием событий.

Когда стали вырисовываться контуры классического треугольника, Надежда Яковлевна отошла в сторону. Конечно, совсем не отстранилась, а просто стала пережидать.

Время от времени Осип Эмильевич, Надежда Яковлевна, Лютик и ее мать собирались вместе. Возможно, описание пожара в стихотворении памяти Лютика связано с этими встречами. Бывают такие чудовищные скандалы, что разгораются стремительно, как пожар.

Конечно, переговоры заметно осложнял сам Осип Эмильевич. Он периодически перебегал то в одну, то в другую сторону треугольника. Чуть ли не одновременно хотел видеть свою приятельницу и в то же время боялся за жену.

Однажды Мандельштаму потребовалось позвонить Лютику. Операция не столь сложная, если бы поэт все сам не испортил. Он обнял жену и на ухо ей шепнул: 'Бедная'. Скрывать свое сочувствие у него уже не было сил.

Поэтому Лютик требовала бросить все и уехать в Крым. До тех пор, пока они толкутся в комнате, у них не может быть точки обзора! Лишь со стороны эта история будет выглядеть по-другому.

Мандельштам вроде соглашался, но писал странные стихи. Какие-то там 'тулупы золотые' и 'валенки сухие'. Почему-то они не шли, а летели 'без оглядки, без помехи'. Скорее всего, их окружал не Крым, а рай.

Самое обидное заключалось в том, что написанное он обсуждал с Надеждой Яковлевной. Даже сейчас он не мог обойтись без ее оценок... Так он уходил от жены, время от времени возвращаясь к ней за советом или комплиментом.

К тому же стихотворение 'Жизнь упала, как зарница...' он наговорил на граммофон. И без того хватало соглядатаев, а тут прибавились слушатели пластинки. Теперь и они были в курсе того, что должно быть известно лишь двоим.

Нельзя сказать, что Осип Эмильевич совсем не проявлял решительности. В конце концов он даже снял номер в 'Англетере'. Правда, когда он это сделал, история была практически завершена.

Даже через несколько лет Лютик не могла думать об этом без раздражения.

Зачем он устроил ужин при свечах? Почему во время последнего свидания вставал на колени? Для чего записал на пластинку свое любовное обращение?

Какие-нибудь дикие выходки она приняла бы с большим смирением, чем эти дары.

Вспоминая о поэте, Лютик с удивлением отмечала свое участие. Странно, что все это происходило не с кем-то из приятельниц, но именно с ней.

'Вся эта комедия, - писала она, - начала мне сильно надоедать. Для того, чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике с Морской на Таврическую... Однажды он сказал мне, что хочет сообщить нечто важное, и пригласил меня, для того чтобы никто не мешал, в свой 'Англетер'. На вопрос, почему этого нельзя делать у них, ответил, что это касается только меня и его. Я заранее могла сказать, что это будет, но мне хотелось покончить с этим раз и навсегда. Я ответила, что буду. Он ждал меня в банальнейшем гостиничном номере, с горящим камином и накрытым ужином. Я недовольным тоном спросила, к чему вся эта комедия, он умолял не портить ему праздника видеть меня наедине. Я сказала о своем намерении больше у них не бывать, он пришел в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал пожалеть его, в сотый раз уверял, что не может без меня жить и т.д. Скоро я ушла и больше у них не бывала. Но через пару