на штурм пятого этажа, где укрываются ее враги. 'Вот Львова! - вопит она. - Она княгиня! Она графиня! Держите ее!'

Как реагировали жильцы на эти визиты?

Среди прочих испугавшихся имелись настоящие оригиналы. Один ездил в лифте до тех пор, пока военные не покидали дома. Так в спектакле 'Кривого зеркала' воины в страхе бежали, при этом предусмотрительно оставаясь на месте.

Что же касается квартиры 34, то тут тоже об осторожности не забывали. Помнили, что в любой мелочи скрыта опасность. В их ситуации даже платок с монограммой императрицы может стать поводом для беспокойства.

Мать Лютика инициалы тщательно выстригла. Теперь лишь в узоре угадывалась связь с императорским прошлым.

Если они - 'бывшие дворяне', то это был 'бывший платок'.

С платком Юлия Федоровна расправилась, а о другой опасности не подумала.

Как быть с тем, что дверь открывала девушка с белочкой на плече?

Едва неулыбчивые люди с ружьями подумали, что ошиблись адресом, как видение исчезло.

Только что девушка и белочка были одно целое, а буквально через минуту каждая сама по себе.

Конечно, дело не только в белочке или в платке. Куда более подозрительны разговоры. Вроде уже третий год советской власти, а тут говорят о египетских богах. Так же часто взрослые вспоминают о детстве, а беженцы - об оставленной родине.

Все это заставляет вспомнить мандельштамовское 'Я не увижу знаменитой Федры...'.

Композиция этого стихотворения повторяет членение зала на ярусы: сначала речь идет о временах Расина, а потом - о современности.

Самая отдаленная перспектива обнаруживается в последней строке. Тут говорится о Высшем суде: 'Когда бы грек увидел наши игры...'

Обитатели квартиры предпочитали не крито-микенскую цивилизацию, а древневосточную. После всех передряг, выпавших на их долю в России, они намеревались вернуться в Египет.

Назад, в Египет

Вдохновлялась Юлия Федоровна очень близким примером. Буквально в одном пролете от их квартиры недавно находилась знаменитая 'башня' Вячеслава Иванова.

В новые времена собираться вместе стало предосудительно. Поэтому она и решила сама произвести уплотнение. Это в гости ходить небезопасно, а жить рядом никто не запретит.

К тому моменту, когда у государства дошла очередь до их квартиры, все уже были в сборе. В течение нескольких лет сюда вселились художница Баруздина, барон Кусов, инженер Обнорский и Александра Генриховна Гуро.

Прежде все эти люди состояли членами Теософического общества. Теперь, благодаря общему счетчику и недельному расписанию уборок, они могли остаться единомышленниками.

Как это у Хлебникова? 'Это шествуют творяне, / Заменивши Д на Т'. Казалось бы - одна буква, но ситуация кардинально меняется. Или: коммуналка и коммуна. Слова вроде похожи, а смысл другой. Может, кто и не увидит разницы, но они-то знают, почему оказались вместе.

Конечно, на каждом этаже - свои мотивы оправдания действительности.

Бывшие теософы просто не считали свое нынешнее существование единственным. В настоящем они жили как бы начерно, в ожидании лучших времен.

Нелегко жить в коммуналке, стоять в очередях, числиться в советских организациях тому, кто когда-то владычествовал в Египте. Это даже Кусову обидно, несмотря на то, что в первом своем воплощении он был только слугой.

Да что Кусов или Баруздина, если сам Блок в девятнадцатом году написал пьесу о Рамзесе II!.

Сочинения и разговоры Мандельштама тоже полны египетскими ассоциациями. Он упоминает о 'последнем египтянине', 'могильной ладье египетских покойников', 'милом Египте вещей'. Даже Сталин у него 'десятник, который заставлял в Египте работать евреев'.

В 'Египетской марке' как бы невзначай промелькнули 'полотеры с египетскими движениями'.

Можно было бы считать это совпадениями, если бы не стихи об Иосифе, проданном в Египет, переписанные Осипом Эмильевичем по просьбе Юлии Федоровны.

Листок с этим стихотворением был своего рода договором, устанавливающим общие границы их миров.

Уж кто читал Блока или Мандельштама с полным пониманием, так это - они. Для жильцов квартиры египетские имена звучали так же привычно, как фамилии авторов.

Удивляться этому не приходится: ведь это сегодня Юлия Федоровна - Юлия Федоровна, а раньше ее называли царицей Таиах. И Баруздина в те времена была совсем не Баруздина, а жрица в храме.

Всякая пьеса состоит из главных действующих лиц и героев фона. Например, в 'Рамзесе' фараон и градоправитель - основные роли, а 'свита', 'торговцы', 'плакальщицы' - массовка.

Не у всех обитателей коммуналки удалась их прежняя жизнь. Кто-то принадлежал к числу тех, кого принято писать через запятую в конце списка персонажей.

Если Львова и Баруздина были 'правители', то Кусов, Обнорский и Гуро 'народ'.

Конечно, все познается в сравнении. Не только участники этого сообщества, но буквально весь Петроград-Ленинград переживал новые воплощения. Улица Таврическая превратилась в Слуцкого, Грязная стала Эдисона, а Траурная Ульянова.

Имели место и другие перевертыши, вроде улиц Дер. Бедноты или пис. Писарева.

Кроме того, своими улицами обзавелись Красный Текстильщик и столь же невообразимый Красный Электрик.

Бывших теософов развлекала эта смена вывесок. Они-то знали, что ничего по сути не менялось с самых древнеегипетских времен.

Таиах и другие

У каждого своя Таиах.

Когда Максимилиан Волошин в парижском музее увидел скульптурную голову царицы, он сразу узнал в ней свою возлюбленную Маргариту Сабашникову.

Это настолько его поразило, что он приобрел копию скульптуры и повсюду возил ее с собой.

Разумеется, в стихах он называл Сабашникову не иначе как Таиах: 'Тихо, грустно и безгневно / Ты взглянула. Надо ль слов?...'

Чтобы правильно понять эти строки, читателю тоже следовало угадать в царице черты приятельницы поэта.

Вскоре Волошин и Сабашникова поселились у Ивановых в 'башне', а затем перебрались на этаж ниже. Возможно, это была та самая комната узким пеналом, которая вскоре перейдет к барону Кусову.

'Первыми гостями - вспоминала Сабашникова, - были молодой поэт Дикс и его белокурая, мальчишески озорная и похожая на птицу кузина. У Бориса был странный вид - темноволосый, с необычайно узкой головой, оливковым цветом лица и гортанным голосом. Что-то древнеегипетское сочеталось в нем с ультрасовременной наружностью'.

Наступает черед угадывать не Волошину, а Сабашниковой. В случайных посетителях она признает 'своих'.

Через несколько десятилетий Арсений Тарковский повторил формулу Сабашниковой в стихах, посвященных Мандельштаму.

Не может быть и речи о случайном совпадени. Скорее, о принципе, внутренней доминанте, объединившей гостей и обитателей квартиры 34.

Тарковский тоже писал о египетском, о птичьем, о современном:

Говорили, что в обличье

У поэта что-то птичье

И египетское есть;

Было нищее величье

И задерганная честь.

Что такое 'нищее величье' применительно к этим людям?

Достоинство и гордость с поправкой на сегодняшние обстоятельства.

Прямоугольный жест древнего египтянина, адаптированный к нашему коммунальному житью-бытью.

В спорах об оккультизме

Когда, через несколько лет после первого посещения, Максимилиан Александрович вновь оказался в этой квартире, он ничему не удивлялся.

Уж и задали ему работки здешние обитатели! Даже за чашкой чая они пытались понять, как и для чего жить.

Вам, конечно, знакома атмосфера российских проводов? У нас уезжают так, будто совершают расчеты с жизнью. Вроде уже сидят на чемоданах, но почему-то никто не торопится. Все помнят, что есть еще несколько незакрытых тем.

Поводов обратиться друг к другу с вопросом: 'А так ли мы живем?' - было предостаточно.

Например, попалась на глаза теософам книга приват- доцента Д. С. Шилкина 'Искусство и мистика'. Сочинение, конечно, дурацкое, цена ему сорок копеек, что и указано на обложке.

Книга имела подзаголовок - своего рода ехидный комментарий к названию. Сначала крупно было написано 'Искусство и мистика', а затем мелко - 'Друзьям Скрябина'.

Речь шла о поклонниках композитора - теософах. Это к ним Шилкин обращал свои риторические вопросы:

'Почему мир можно уподобить художественному творчеству и потому он является бесцельной игрой божества? Почему в громаде бесчисленных миров именно обитатель земли Скрябин мог бы закончить нынешнюю фазу существования вселенной?'

Если пытаться изложить точку зрения теософов - получится длинно, а если коротко - выйдет что-то вроде дразнилки:

'Почему? - переспрашивал автор 'Искусства и мистики' и сам себе отвечал: А потому... - как говорят упрямые дети'.

Шилкин раздражен теми, кто видит в смерти композитора мистический смысл. Для него эта кончина - не что иное, как наказание за гордыню.

'Человек думал потрясти вселенную, - размышляет он, - а погиб от ничтожного прыща'.

Тут мы убеждаемся в том, что от позитивизма до пошлости - один шаг.

Письмо Волошина Юлии Федоровне начинается с того, что 'никакой спор... невозможен'II.

Или даже так: '...спор всегда возможен, но он глубоко бесполезен'.

И еще сильнее: 'Не может быть спора между стоящими в двух различных планах сознания, потому что у них нет ни общего языка, ни общей терминологии, ни общих доказательств. Они - всегда как два дуэлянта, повернутых друг к другу спиной и прокалывающих воздух своими шпагами'.

'Это всегдашняя судьба полемик против