восточным жемчугом; колени всегда сдвинуты, и на них лежит ткань, однако даже под тканью угадываются стройные ножки. Эта девушка — одна из тех, чьи права не гарантированы конституцией: добрая, скромная, спокойная, работящая (ну прямо-таки из мелодрамы), — разумеется, не удостоилась такой чести. Сколько раз наблюдали мы с балкона за ней и за тем, что делается в мастерской. Так вот теперь я решил под каким-нибудь предлогом зайти в эту мастерскую и оттуда понаблюдать за моим бывшим домом, за моей женой. Что из этого получится, какой мне с этого прок, почему я избрал этот окольный путь — лучше не спрашивайте! А, с другой стороны, может, жена — только предлог и я стремлюсь туда из-за девушки? Ну и что, кому какое дело.

Теперь надо только дождаться назначенного часа (три пополудни — я сам так решил, даже не знаю почему). Сижу и жду. Как бы мне убить это время?

26 декабря

Вблизи девушка оказалась не такой уж красивой: щеки несколько одутловаты, припухлы и кожа какая-то несвежая, видимо от долгого пребывания в закрытом помещении, можно даже сказать, увядшая — там, где она увядает раньше всего. Я сказал, что хочу сшить себе костюм, и нарочито долго обсуждал фасон, придирчиво рассматривал образцы тканей, а сам все косился на балкон напротив.

За стеклами никого не было видно. Потом промелькнула дочка. Наконец, когда я уже не знал, как продлить разговор с главным закройщиком, показалась жена и села прямо перед балконной дверью. На такую удачу я и не надеялся. В руке она держала листок, скорее всего, села, чтобы прочесть письмо.

Начала читать и вдруг заплакала. И мне захотелось узнать, что там, в этом письме, — аж дыхание перехватило! Хотя, пожалуй, я к себе несправедлив, зачем же лгать — не только это сумасбродное желание меня взволновало. Она сидела в своей любимой позе, склонив голову набок, беспомощно и печально; она испытывает безотчетную тревогу и, как ребенок, нуждается в защите, точно так же я стосковался по любви и ласке. Я словно вновь узнал и ее и себя. Оборвав пустые разговоры, я быстро пересек улицу, тихонько открыл дверь своим ключом.

— А-а, это ты, — сказала она просто, совсем не удивившись.

— Да... Ну что тут у вас? Как дети?

— Играют. Позвать?

— Да нет, пусть играют. Ты плакала... плачешь? Что случилось?

— Ничего.

— Как это — ничего! Без причины не плачут.

— Честное слово, ничего... — Она все еще держала в руке письмо. — Вот, письмо от Марии...

— Что пишет?

— Почитай, если хочешь.

Мария, наша родственница, отвечала на письма жены: недавно скоропостижно умер ее брат, и она в слепой, безысходной, почти безумной тоске благодарила за соболезнование. А жена моя оплакивала и эту смерть, и эту тоску. И заметьте, покойный приходился родней мне, а не ей, поэтому скорбь ее была бескорыстной, чистой, свидетельствовала о ее душевной широте и благородстве.

В этом благородстве — ее сила, мое проклятие, но и залог моего выздоровления.

— Ну, полно, успокойся, я с тобой.

Я с тобой, и этим все сказано, со всеми, черт побери, вытекающими последствиями.

— Как Рождество?

— Так себе, но дети довольны. Малыш получил в подарок юлу и игрушечный телефон, а девочка — кухонную плиту со всеми приспособлениями. А елку ты видел в прихожей? Не Бог весть что, конечно, но все-таки глаз радует, правда?

— Прекрасная елка, ты, как всегда, на высоте.

Она наконец-то улыбнулась.

И вот я снова дома, в моем предместье, даже в бар не зашел (хотя, признаюсь, нелегко вырабатывать новые привычки). Мое истерзанное сердце опять переполняют чувства. Быть может, в терзаниях и есть мое благословение, быть может, покой для мятежного, безумного сердца был бы губителен.

А как же Россана?.. При воспоминании о ней губы мои шептали слово «касательная», невольно передавая его перу. Линия, возникшая из бесконечности, на миг коснулась замкнутого круга в одной- единственной точке и навеки убежала в неведомую даль. Нелепо, конечно, сравнивать женщину с касательной — нелепо, но это так.

Перевод Н. Сухановой

Все нижеследующее, в угоду компромиссу окрещенное тут «драмой или комедией», для театра и мыслилось; и играть это на самом деле следует импровизационно. То есть взирая на сюжет как бы со стороны, хотя и следуя так называемой «канве»; тогда-то, может быть, и подойдет к предлагаемому тексту скорее, чем к другим, всемирно известным, определение «заготовки для спектакля».

Разумеется, относительно его применения я не посмею давать указания ни актерам с режиссерами, ни простому читателю, однако же в состоянии, принеся тысячу извинений, обратиться к ним с советом, а точнее, с призывом действовать сообща.

Пускай этот простой (но в действительности совсем не простой) читатель прикинет, возможно ли как-то переделать, а то и дополнить текст по-своему: к примеру, для удобства чтения заменить любой из приведенных здесь эпизодов какой-нибудь сценкой из собственной жизни или уснастить материал всем желательным для актеров и режиссеров. И пусть не взыщет строго с автора, ежели тот, подобно художнику, который, покрывая фресками стены и величественные своды, более устремляет взор на чужую живопись, нежели заботится о тщательности своей, кое-где небрежно мазнул, а что-то пропустил, сократил и изменил.

Н и к т о (один, перед опущенным занавесом, декламирует в рифму).