будет потом занесена в соответствующую графу расходов.
– Но никакого «потом» не будет.
– Несомненно. Они трусы и предатели. Но мы их выследим, где бы они ни были.
– Это мне не поможет. Мой пациент вошел в критическую стадию. Что мне делать? Я
– Это мы обсудим. Предложу вам не самый желательный ход, но, вероятно, единственный. Свяжитесь с Моро из Второго бюро. Он знает все, что происходит во французской разведке!
– А как мне добраться до него?
– Вы знаете, как он выглядит?
– Я видел фотографии.
– Это надо сделать на улице – никаких телефонных звонков, никаких записок, встретьтесь с ним на улице или в кафе, так, чтобы никто не заподозрил, что это запланированная встреча. Скажите ему одну-две фразы, но чтобы слышал только он. Главное произнести слово «Братство».
– А потом?
– Он может от вас отмахнуться, но при этом скажет, где с ним встретиться. Это будет какое-нибудь общественное место, скорее всего людное и в поздний час.
– Раньше просили не слишком доверять ему.
– Это учтено, но мы располагаем кое-чем против него на случай, если он заартачится. На сегодняшний день мы перевели на его счет в швейцарском банке свыше двадцати миллионов франков, и это подтверждено документально. Если мы пошлем эти документы анонимно французскому правительству, Моро на много лет упрячут за решетку. А уж о прессе я и не говорю. Он не сможет отвертеться. Воспользуйтесь этим, если понадобится.
– Немедленно отправляюсь на поиски Моро, – сказал Крёгер. – А завтра, возможно, и Гарри Лэтема.
Глава 17
У себя в офисе Клод Моро изучал дешифрованную телеграмму от своего человека в Бонне. Она была не слишком содержательной, не очень проясняла ситуацию, но все же кое-что в ней могло помочь.
«На вчерашней сессии в бундестаге широко обсуждалась проблема возрождения и распространения нацизма в Германии. Все партии, объединившись, единодушно выступили с осуждением. Однако мои внутренние источники – и некоторые из них часто ужинают с лидерами правых и левых группировок – сообщают, что и те, и другие относятся к этому весьма цинично. Либералы не верят разоблачениям консерваторов, а небольшая группа консерваторов намеренно игнорирует собственных ораторов. Промышленные магнаты, конечно, потрясены: они боятся, как бы нацистское движение не закрыло для них заграничные рынки, но не желают поддерживать социалистически ориентированные левые партии и не знают, кому из правых доверять. Их деньги растекаются как чернильные пятна по Бонну без определенного направления».
Моро откинулся в кресле, раздумывая над одной фразой. Она не только привлекла внимание Моро, но и заставила его мозг лихорадочно работать. «Небольшая группа консерваторов намеренно игнорирует собственных ораторов». Кто же это? Их фамилии? Почему его человек в Бонне не назвал их?
Он взял трубку селектора и соединился с секретаршей.
– Дайте мне абсолютно непрослушиваемую линию, исключающую какие-либо подключения.
– Сейчас включу, мсье, и вы услышите, как всегда, гул на третьей линии в течение трех секунд.
– Спасибо, Моника. Мы с женой через несколько минут должны встретиться, чтобы пообедать в «Эскарго». Она наверняка позвонит, когда я буду занят. Пожалуйста, скажите ей, что я задерживаюсь, но скоро буду.
– Конечно, мсье. Мы же с Региной добрые друзья.
– Еще бы. Вы вечно устраиваете заговоры против меня. Так непрослушиваемую линию, пожалуйста.
После того как на третьей линии отгудело, Моро набрал номер своего человека в Бонне.
– Алло, – ответили ему.
– Ist der Mann aus Frankreich.[80]
– Говорите, – услышал Моро.
– Я прочел ваше сообщение. Там опущено несколько моментов.
– Например?
– Из кого состоит эта «небольшая группа консерваторов, которые намеренно игнорируют собственных ораторов»? Вы не дали имен, даже не намекнули, кто они.
– Конечно. Разве не таково ваше приватное соглашение? Неужели вы хотите, чтобы все Второе бюро получило эту информацию? Если да, то ваш банк в Швейцарии слишком щедро награждает за жульничество.
– Хватит! – отрезал Моро. – Вы отвечаете за свою работу, а я за свою, и ни один из нас не обязан знать, что делает другой. Ясно?
– Должно быть, ясно. Так что вы хотите знать?
– Кто руководит этой «небольшой группой» или кто стоит за ней?
– В основном не слишком способные авантюристы, которые хотят, ничего не делая, попасть в старые времена. Другие шагают под грохот старых барабанов, потому что у них нет собственной музыки.
– Лидеры? – коротко спросил Моро. – Кто они?
– Это будет стоить вас, Клод.
– Это будет стоить
– Верю. Увы, мое исчезновение с этой земли едва ли заметят. А вы крутой человек, Моро.
– И безусловно справедливый, – сказал глава Второго бюро. – Вам хорошо платят – и с записью в книгах и без оной, причем первое для вас куда опаснее. Мне достаточно, не выходя из кабинета, отдать приказ: «Потихоньку выдайте совсекретную информацию нашим друзьям в Бонне». Весть о вашей отставке, скорее всего, даже не попадет в газеты.
– А если я сообщу информацию, которой располагаю?
– Тогда наша приятная и продуктивная дружба продолжится.
– Это не так уж много, Клод.
– Надеюсь, вы не собираетесь ничего от меня утаивать?
– Конечно, нет. Я же не дурак.
– В этом есть логика. Так дайте мне эту ничтожную информацию о «небольшой группе».
– Мои информаторы сообщают, что каждый вторник вечером они собираются в одном или другом доме на Рейне, обычно – в большом доме, в имении. У каждого из этих домов есть причалы, и гости приезжают по реке, не на машинах.
– След судна установить труднее, чем след от машины, – прервал его Моро. – Или, скажем, заметить его номер.
– Конечно. Поэтому встречи эти проходят тайно и личности гостей засекречены.
– Но дом-то известен, верно? Или об этом ваши информаторы не подумали?
– Я подбирался к этому. Ей-богу, поверьте.
– Жду с нетерпением узнать. Итак, фамилии владельцев.
– Это смешанная компания, Клод. Трое – известные аристократы; их семьи выступали против Гитлера и поплатились за это; трое, возможно четверо – нувориши, которые оберегают свое достояние от посягательств правительства, и двое – священники: один – католический, другой – лютеранин, который, судя по всему, очень серьезно соблюдает данную им клятву жить не высовываясь. Он арендует самый маленький дом на реке.
–
– У меня есть только шесть…
– А почему нет остальных?
