гобелен, камин и кресла были в точности такими, какими он их запомнил.

Фонтин глубоко вздохнул и закрыл на мгновение глаза. Жутко. Он шел по музею, который когда-то был живой частью его жизни. В каком-то смысле это была жесточайшая пытка.

Он подошел к двери в кабинет Савароне; этот кабинет никогда не принадлежал ему, хотя именно здесь едва не закончилась его жизнь. Он прошел сквозь дверной проем, в который швырнули когда-то жуткую окровавленную старческую руку.

Если что и поразило его, так это настольная лампа и свет, который лился из-под зеленого абажура. Все было в точности так, как и три десятилетия назад. Картина впечаталась в память: свет этой лампы падал на размозженный череп Джеффри Стоуна.

– Не хотите ли присесть? – спросил священник.

– Сейчас-сейчас.

– Можно, я…

– Простите?

– Можно, я сяду за стол вашего отца? – спросил монах. – Я наблюдал за вашим взглядом.

– Это ваш дом, ваш стол. Я только гость.

– Но не чужой.

– Разумеется. Я говорю с представителем компании «Барикур, отец и сын»?

Старик священник молча кивнул. Он медленно обошел стол, выдвинул стул и опустил на него свое тщедушное тело.

– Не вините миланского адвоката – он не мог этого знать. «Барикур» выполнил все ваши условия – мы за этим проследили. «Барикур» – это Ксенопский орден.

– Мои враги, – сказал Виктор тихо. – В 1942 году в Оксфордшире находился лагерь МИ-6. Вы пытались убить мою жену. И многие безвинные люди погибли тогда.

– Решения принимались без ведома старцев ордена. Экстремисты всегда поступали по-своему, мы не могли их остановить. Но я не думаю, что вы принимаете такое объяснение.

– Не принимаю. Откуда вы узнали, что я в Италии?

– Мы уже не те, что были раньше, но какие-то связи и возможности у нас еще сохранились. Один из нас постоянно следит за вами. Не спрашивайте кто – я вам не отвечу. Но почему вы вернулись? После тридцати лет зачем вы вернулись в Кампо-ди-Фьори?

– Чтобы найти человека по имени Гаэтамо. Энричи Гаэтамо.

– Он живет в горах Варесе, – сказал монах.

– И все еще разыскивает следы поезда из Салоник. Он объездил Южную Европу от Эдесы, всю Италию, все Балканы, вплоть до Северных Альп. А почему вы оставались здесь все эти годы?

– Потому что ключ к тайне находится здесь, – ответил монах. – Здесь был заключен договор. В октябре 1939 года я приезжал в Кампо-ди-Фьори. Именно я вел переговоры с Савароне Фонтини-Кристи, я отправил преданного монаха на том поезде – вместе с его братом, машинистом. И потребовал их смерти во имя Господа.

Виктор смотрел на монаха. Свет лампы падал на бледную иссохшую кожу и печальные потухшие глаза старика. Фонтин вспомнил вашингтонского посетителя.

– Ко мне недавно приходил грек и рассказывал, что его семья служила некой церкви способами, которых он не понимает. Не был ли братом того священника машинист по имени Аннаксас?

Старик вздернул голову – его глаза ненадолго ожили.

– Откуда вам известно это имя?

Фонтин отвел взгляд к стене и посмотрел на картину под изображением Мадонны. Сцена охоты: люди с ружьями вспугнули стаю лесных птиц. И далеко в небе еще птицы.

– Давайте обменяемся информацией, – спокойно сказал он. – Почему мой отец согласился оказать услугу ксенопцам?

– Вам известен ответ. Он был движим единственной заботой: сохранить единым христианский мир. Он мечтал только о поражении фашистов.

– Хорошо, тогда почему тот ларец был вывезен из Греции?

– Фашисты – известные мародеры, и Константинополь представлял для них особый интерес. Об этом мы узнали по нашим каналам из Чехословакии и Польши. Нацисты обворовывали музеи Праги, вывозили имущество из скитов и монастырей. Мы не могли рисковать ларцом. Ваш отец выработал план его спасения. Блестящий план. Нам удалось обмануть Донатти.

– С помощью второго поезда, – добавил Виктор. – Который пустили по точно такому же маршруту. Но на три дня позже.

– Да. А для Донатти мы организовали «утечку информации» об этом поезде через немцев, которые тогда еще не осознавали ценности ларца. Они же искали сокровища – картины, скульптуры, произведения искусства, а не какие-то старинные рукописи, которые, как им объяснили, представляли интерес только для ученых. Но Донатти, фанатик, не мог подавить искушения: слухи о существовании рукописей, опровергающих догмат филиокве, ходили десятки лет. Он должен был завладеть этими рукописями. – Ксенопский монах замолчал: воспоминания были для него мучительны. – Интересы немцев и кардинала совпали. Берлин хотел уничтожить Савароне Фонтини-Кристи. Донатти же мечтал воспрепятствовать Савароне встретить тот поезд. Любой ценой.

– Но почему Донатти вообще оказался замешанным?

– Опять же из-за вашего отца. Савароне было известно, что у нацистов есть влиятельный друг в Ватикане. И он хотел разоблачить Донатти. Кардинал не смог бы узнать о том втором поезде, если бы ему об этом не сообщили немцы. И ваш отец намеревался воспользоваться этим фактом как доказательством связей Донатти с нацистами. Это было единственное, что просил у нас Фонтини-Кристи за свою услугу. Но, как потом оказалось, именно из-за этого и свершилась казнь в Кампо-ди-Фьори.

Виктор услышал голос отца, пронзающий десятилетия: «Он издает эдикты и силой заставляет непосвященных подчиняться им… Позор Ватикана…» Савароне знал, кто его враг, но не то, какое он чудовище.

Корсет впивался в тело. Фонтин слишком долго стоял, опираясь на палку, он прошел к стулу перед письменным столом.

– Вы знаете, что было в том поезде? – спросил старик.

– Да. Бревурт мне рассказал.

– Бревурт сам не знал. Ему сообщили лишь часть правды. И что же он вам сказал?

Виктора внезапно охватила тревога. Он всмотрелся в глаза священника.

– Он говорил о несостоятельности догмата филиокве, о материалах исследований, опровергающих божественное происхождение Христа, из которых наиболее опасным документом является арамейский свиток, заставляющий усомниться в существовании Иисуса. Из него следует, что Христа вообще никогда не существовало.

– Дело не в несостоятельности догмата. И не в свитке. Дело в некой исповеди, которая датирована более ранним временем, чем все прочие документы. – Ксенопский священник отвел взгляд. Он поднял руки и коснулся костлявыми пальцами бледной щеки. – Над опровержениями филиокве пусть ломают голову ученые. Одно из них, арамейский свиток, столь же неясно, сколь неясны были свитки Мертвого моря, когда их начали изучать через полтора тысячелетия после их написания. Однако тридцать лет назад, в разгар справедливой войны – если это не противоречие в терминах, – опубликование этого свитка могло иметь катастрофические последствия.

Фонтин зачарованно слушал.

– Но что это за исповедь? Я никогда о ней не слышал.

Монах вновь обернулся к Виктору. Он помолчал; было понятно, что он мучительно принимает решение.

– Там заключено все. Она была написана на пергаменте, вывезенном из римской тюрьмы в шестьдесят седьмом году. Мы знаем о дате создания этого документа потому, что в нем изложены факты смерти Иисуса с отсылками к древнееврейскому календарю, который относит это событие на тридцать четыре года раньше. Такая дата совпадает и с антропологическими данными. Пергамент был написан человеком, который бродил по Палестине. Он пишет о Гефсимании и Капернауме, о Геннисарете и Коринфе, Галатее и Каппадокии.