Никто бы не заподозрил в этой душе такой способности любить.

Я был одним из тех, кто знал его с детства. Мы росли в одном дворе, жили в одном доме, учились в одной школе. Потом дворы и школы прекратились, перестали быть поводом для сохранения отношений, но судьба постоянно выносила меня на старых «однокорытников», как зовет Гоголь друзей детства и юности.

Он меня тоже помнил, позже выделил среди прочих, отыскивал мой новый адрес и вызывал для встречи или появлялся сам. Так что я стал невольным летописцем этой характерной биографии.

Никто никогда его на моей памяти не любил. Он был обречен как-то утвердиться во времени, чтобы не исчезнуть серым пятном. Ни ум, ни способности не позволяли ему особенно выдвинуться, он дожидался с завидным упорством подходящего момента. Криминал для него был заказан – он, разумеется, был трусом. Но рядом с криминалом он потерся: занимался марками, потом книгами. Потом дисками. После армии он неожиданно оказался в дышащих на ладан «комсомольских» структурах. Его, – он служил в речфлоте, – вербанули в «особисты», продавили в райком, потом горком, потом он оказался в КМО (Комитете международных организаций ВЛКСМ) – конторе, где имелись выходы на загранку. Он сумел получить местечко, в меру непыльное, в меру доходное. Но в загранку его не брали, он крутился вокруг таможни, ему очень не терпелось попасть в Париж, он знал французский, у него там были свои приколы. Он влез в мебельное дело, чуть не сел. Соскочил и стал заниматься книжным бизнесом – там опять кому-то перешел дорогу, карьера всерьез грозила рухнуть. Он как-то не учуял, на каких людей опираться? На тех, у кого деньги, или на тех, у кого была власть? Какое-то время это были разные люди. Тут-то его и подобрал один серьезный клиент, устроил, наконец, за бугром, и он круто пошел вверх… Однако, это будет несколько позже. Но связь с ним я не терял, ни тогда, ни позже. Подозреваю, только мне он изливал душу – я был вне игр, в которые он играл… Незадолго до Парижа он и женился. Причем его избранница очень усложнила ему жизнь. Чтобы это понять, следует рассказать, что это была за баба.

Она была тоже из наших. Яркая, породистая, вопреки «барачному» происхождению из самых низов, она быстро вылетела из школы, закончила ШРМ – школу рабочей молодежи, – но «рабочей» ей быть не пришлось. Ее высмотрел один «комиссионщик», который быстро сел, и на смену ему пришел «теневик». Он тоже сел, но успел осыпать свою пассию деньгами и шмотками. Она переселилась в центр, обзавелась тачкой и другими совсем поклонниками. Я ее потерял из виду, но «Серый», как выяснилось, шел по пятам своей мечты. На что он надеялся?

Обычный, в самом деле «серый», не урод, но и далеко не красавец, он ухаживал за ней яростно, отметая соперников, не имея никаких шансов. Она, как я понял, держала его около себя из тщеславия, демонстрировала подругам и поклонникам: «Вот кто меня по-настоящему любит! А? Скажи, любишь? Нет, ты скажи, как любишь!» И он говорил. Что-то бормотал, но все понимали, что любит. Делалось неловко за него и немножко страшно.

Она закручивала рискованные романы, которые быстро сделали ее в определенных кругах, именуемых тусовкой, непригодной для респект-союзов – будь то гражданский или обычный брак. Ее не брали даже на длительное «полусветское» содержание. Угарно романились и кидали. Годы шли, годы никого не украшают.

– Ты что, правда что ль жить без нее не можешь? – спросил я как-то. Надо же было сделать вид, что меня это колышит. Мне это все было до полной лампады, но угощал он.

– Не знаю, – потупился он. Просто… я хочу войти с ней в крутой кабак, и чтоб на ней были отпадные шмотки, брюлики и все такое. И все чтобы увидели, что она – люксовая телка, а мне на нее наплевать!

– Что?! В натуре вот для этого?!! – я слегка припух от такого заявления.

– Да не, это я с понтом. Просто – запал я на нее.

Мне же «запала» эта его фразочка. Непрост он оказался, «Серый».

А зазноба его, как он мне поведал, продолжала выступать по полной программе. Романилась напропалую.

После одного такого романа, который кончился для нее особенно плачевно, когда она чуть не умерла от вынужденного аборта, избитая ревнивым югославом, она уступила его страсти и согласилась на брак. Он ей всегда все прощал и только ждал. «Да что ты такого нашел-то во мне? Баба как баба. Таких вон сколько! Есть и красивей, и моложе! Вот, правда, задвинутый ты какой-то!» – кокетничала она не вполне всерьез. Она даже не дарила его интимной близостью, он терпел, только все смотрел на нее со своей собачьей преданностью и нечеловеческим обожанием.

– Чего, она тебе еще и не отпускает? – не поверил я.

– А ты не находишь, что так бывает даже интереснее? – ответил он, как-то нехорошо сверкнув глазами. – Теперь вот отпускает, дает кинуть палку «из-под палки»! – и он так противно захохотал.

Я слушал его так, словно перечитывал Достоевского. Я грешу книжным мыслями и ассоциациями; он, как выяснилось, тоже. И любимая его вещь – «Кроткая»! Это показательно, кто читал…

Она принимала все знаки любви с усмешкой и некоторой долей презрения. Флиртовала с молодыми мужчинами, что всегда толклись у них в доме. Он всегда мало бывал дома, до загранки пахал, как карла, чтобы удовлетворять ее капризы и прихоти. Его взяли по связям в совместную с французами полиграфическую фирму – пригодились его французский и английский – оттуда рукой подать было до Парижа, но его не посылали из-за жены, так она «нашалила», где надо и где не надо. Пока же он окопался еще и консультантом в невнятной «Межкниге», дожидаясь, когда освободится место в их французском представительстве.

В это время он встретил старого другана, тот сидел в Париже, двигал по культуре, играл в теннис и пил абсент в «Ротонде». По ночам оттягивались на совковый командировочный манер – дулись в преф. Узнав, что серенький играет в преферанс по высшему разряду, друган заинтересовался: «А как, если к нам в басурманию?»

У этого деятеля были серьезные конторы в разных европейских странах. Сеть «культурных обществ». Звались они как-то по-чудному – именами всяких крестьянских вождей, предводителей наших «крестьянских войн», какие в Европк прошли лет на двести раньше, как все остальное у нас – с запозданием были и войны за землю. Да они и сегодня еще не кончились!

«Серый», помявшись, ответил, что с бабой у него проблема, может она в басурманин выступить так, что всем «мало не покажется». «Ты что, свою телку обломать не можешь?» «Поди, обломай!» Въехав в проблему – «любит-не любит», – забугорный друг вообще повелся: «Да ты что? Из-за бабы ломать биографию?» «А что остается делать, когда жена есть и ее нет? Баба есть, а ее на самом деле нет? Да? Стреляться? Пробовал! Люблю я ее, понял-нет? Врубился, наконец?!» «Да ты всерьез?»

«Серый» осветил ситуацию.

Друган ответил откровенностью на откровенность:

– Друзьям надо помогать. Вроде ты мужик вменяемый, хотя не сразу заметно. Так как? Компашка-то у нас есть, но то одного, то другого дергают на… задания, то бишь в командировки. «Специфика»! Без четвертого не ловим кайфа от игры – привыкли. Ты будещь запасной. Без обид – на замену. По рукам? Я в два счета организую перевод тебя в ваше заграничное представительство. Ну, и на меня неможко поработаешь. Заметано?

– Нет, серьезно, в чем моя работа будет заключаться? Без будды. Я – переводчик, их у вас, как собак. Правда, еще по бизнесу могу колотить. Книги, проспекты, всякое такое…

– То, что надо! Будешь своими книгами заниматься. Не парься, мои проблемы. Так как? Застолбили?

– Только мечтать можно. А с женой как? Я ее кинуть здесь одну не могу, без вариантов.

– Да бери с собой своего бабца, без проблем. Оформим. Будет выступать – мы своих женщин на нее замкнем. Такого не было, чтоб одна корова все стадо испортила! К тому же другие дела катят, пусть выступает, теперь неформалы везде тон задают. Поймешь потом сам. Так как?

– Даже не верится. Охотников, небось, навалом без меня?

– Есть, я сказал, «специфика», по ходу усечешь. Жене твоей найдем дельце, не бери в голову. Кстати,