«Якобыжизнь», это Павел понял. Любимое слово там-здесь стало «как бы». Потому что настоящего окружающего «автохонты» видеть и называть не хотят, взяли действительность, жизнь в кавычки – получилось «как бы»! Он научился, так ему кажется, понимать язык их иносказания – вынужденного, непроизвольного: когда страются писать про ужас, получается, как у американцев – у тех слишком комфортабельная жизнь, избавленная от голода и лишений, толкает писателей сочинять монстров под кроватью, нелюдей из снов или космоса. А у этих? Приходится писать лакированный русский Запад. Лакированный развал. Именно так и пишут с гордостью: «После развала Союза!» «Благодаря развалу Союза!»

Ведь в России нет американцев и нет гарантии от голода и болезней, жалкой старости! Да и автор «анти-анти-утопии» так прямо сказал немецкому журналисту: «Наша Конституция безусловно гарантирует только одно – нищую старость!» Знает, вероятно, что говорит. Как знает, что врет он и врут другие, потому что страшно говорить и писать настоящую правду. Ужастики пишут либо зажравшись, либо с голодухи, еще не нажравшись.

Они (short-писатели!) «там», «в далекой России» врут от ужаса. Скажи они правду, напиши они ее, трусливый Запад не поверил бы, отшатнулся, спрятался бы, как он прятался от правды сталинских лет, той правды, о которой догадывался, но не хотел знать. Они сами бы ужаснулись. Лучше врать самим себе первым. «Как бы» после каждого слова у академика и бомжа! «Так, да?» – а сам говорящий не верит. Бегающие глаза. «Потому что все не так, все не так, ребята!»

Вот цирк: врали от страха, что за правду посадят, убьют. Теперь, когда не сажают, в «загадочной» России боятся правды, потому что она им не нужна! Как тогда станешь нюхать кокаин, любить твидовые пиджаки и не гнушаясь брать миллионные премии «за высокие образцы русской словесности»?! Да никто за правду и не даст никогда ничего в России, как и раньше ничего не давал! Башку оторвут – пожалуй! Как и «у них» на Западе! О таком сговоре ни один Суслов не мечтал! Безо всякого принуждения пишут только ложь, только неправду, ничего кроме неправды!

Лучшие из них нашли новый реализм, «поясной реализм»! Показывай все, что ниже пояса, – будет тебе полный простор для правды! Или то, что выше пояса – фантазируй, все равно не знаешь правды. Намажешь дегтем – ради Бога! – уже были такие «очернители» – холопы додумают в сторону «хорошо». Только не показывай фигуру Родины-матери в полный рост! Потому что получится не Мать, а Сатурн, пожирающий собственных детей!

Даже «великий» С. написал об униженных, тех, что внизу, ниже ременного пояса вождя… Много еще о прошлой неправде, сам остался в плену у своего времени, его и запирать не потребовалось. Павлу попался писатель, случайно – почти тезка, – он написал страшную правду, краешек, его погладили, потом он как-то сошел со сцены. Павел следил – не находил. Ему, как Павлу, нужна правда, хотя приехал он не за ней. Почти тезка, если сравнить его имя с фамилией писателя.

Павел, как и тот писатель, ее чувствует. У Павла сохранился и усилился сверхчувственный инстинкт – кожей воспринимать через тысячи километров правду, принимать сообщения из русского космоса, зашифрованные в ложь газет, лакированное дерьмо телеэфира, злобно переиначенные политические репортажи и грязью пропитанные политкомментарии.

Западный толстосум хотел и хочет сладко жрать. Если надо – вырвет кусок, если очень надо – убьет и детей и стариков, но только лучше, чтобы в перчатках, и чтобы жертвы пахли если не дорогим парфьюмом, то хоть дешевым дезодорантом из «Тати». И охотно поддержит, убивая, диалог о свободе, демократии, правах личности: «Есть же и у вас в Р.Ф. сознательные люди, личности западного образца, знакомые с чикагской школой, понюхавшие оксфордских ковровых дорожек в готических особняках. Не нашего розлива, но вменяемые уже!»

«Уполномочьте их для разговора с нами, а сами можете не беспокоиться – мы научим вас отдыхать по- нашему, но лучше от нас подальше, потому что вы все-таки дикари внутри и ими останетесь!»

А что? Запад имеет право на свою логику и свой кусок «прогресса»! На своих толстосумов, своих интеллектуалов, своих пилигримов-хиппи, вымытых, спящих на чистом полу чистого аэропорта с чистым модным мешком. Запад никого не звал к себе. Он за свой толстый кусок и воевал, и учился, и терял, и умирал, и воровал, и покорял. Он строил для себя и построил! Он не виноват, что Восток, Россия, строили для других, для всех, и потерпели поражение! Тот, кто строил для себя, имеет право и пользоваться сам!

– Вам нужны загадочные души? Мистические откровения? Мировое братство и рай на земле? – битте, пестуйте, ждите!

– Данке щен! – вслух говорит Павел.

На Западе, «у них» не рассчитывали на лишние рты. Точка.

Но не на Луне живем. Пришла пора делиться добровольно, а то отнимут силой.

Ответ у них готов:

– Обходится же Китай. Не лезет к западному пирогу! Не лезьте и вы, берите пример с Китая! Стройте свое! Накройте стол для себя и ешьте до отвала…

Павлу кажется, что есть точка, где можно сойтись.

– Секс! Вот ответ!

– Почему?

Павел считает это своим личным открытием. Потому что секс – категория внеполитическая, внеидеологическая, она способна объединить, сплавить, привести к общему знаменателю. Тут прячется надежда, Надежда с большой буквы. Неоформленная панацея. Да, как у Сорокина! Ерофеева! Прежнего Лимонова. Он чувствует. Только в стихии чувственной любви теряется «я». Теряется и «у них», и «у нас». Все делается единым «у нас с вами». Недаром «голубые» и «розовые» узнают друг-друга за версту, за сотни верст. Трансвеститы не имеют Родины. Они сплавлены из двух разнородных половинок в целое. Неужели здесь спрятано будущее? «Тогда у меня нет будущего», – говорит Павел себе.

Ему. Мне.

– Не могу объяснить! – последенее Павел говорит вслух и просыпается на секунду.

Свет в салоне пригашен. Ночной рейс. Да еще задержали – искали радиоактивные следы. Теперь их принято искать. В милой России налажена контрабанда, если верить СМИ, или карманных атомных бомб, или просто цезиево-полониевой грязи на миллиарды.

Дама рядом устроилась под шотландским пледом. Она половину теплого мягкого «шотландца» заботливо накинула на Павла. Он чувствует ее голову на плече. Плечом она навалилась на него. Запах дорогих духов. И легкий – чужой, – пудры и пота, как за кулисами театра. Он проваливается в сон.