числа казенных воспитанников от десяти до двенадцати лет, избравши предназначенное количество отроков и снабдивши бельем и всем одеянием, отправляли бы их в миссионерский образовательный монастырь. Таким образом институт Миссионерской общины получил бы детей, уже умеющих читать и писать по-русски, по-гречески и по-латыни, знающих Катихизис, Священную историю вкратце, первые правила арифметики и обучившихся нотному пению…
Воображаю также, что в составе Миссионерского общества будут многие благочестивые особы из сословия господ-помещиков: тогда не будет ли приятно доброму господину, не охотно ли согласится всякая человеколюбивая госпожа поискать между вверенными им на добро земледельцами душ, отрешенных от мира, и хотя в мире живущих, но уже распятых для мира?
Частные попечители представляли бы ангелов-хранителей между воспитанниками, они сидели бы между ними за трапезою, они стояли бы между ними в церковном Богослужении. Эти частные попечители историю каждого дня своего рассказывали бы общему инспектору, а сей ежедневно вечером приходил бы к начальнику общины сказывать о состоянии воспитанников…
Частные попечители, благочинный в монастыре, инспектор института и все старшие братия вкупе с настоятелем общины строго поддерживали бы правило, которым по внутренним аллеям позволялась бы только спокойная прогулка и разговоры самые тихие. Все же отроческие и юношеские увеселения и гимнастические упражнения происходили бы под легким присмотром частных попечителей в аллеях, окружающих стены обители. Вообще старались бы соблюдать в монастыре спокойствие и безмолвие. Ни один воспитанник не имел бы права идти прогуливаться, не получив благословения от частного попечителя.
Женщинам, не исключая самих матерей, сестер и других ближайших сродниц, был бы совершенно воспрещен вход во всякие келлии и трапезу монастыря, а поставили бы гостиницу за стеною монастыря. Туда могли бы воспитанники приходить днем для свидания с посетителями, однако не без присмотра.
Воспитанники ходили бы в церковь и возвращались бы из церкви в келии вкупе все, ровным шагом, рядами, вместе с частными попечителями; входили бы в храм как можно благочиннее, не стуча в пол, но тихо, безмолвно становились бы отделениями, предварительно соразмеренными, в местах назначенных, без всякого замешательства, и стояли бы рядами, которые были бы разделены промежутками, достаточными для того, чтоб или начальнику обители, или инспектору института, или дневальному попечителю было удобно пройти с фимиамом между рядами.
Все вообще братия Миссионерского Образовательного монастыря согласились бы не харкать и не сморкать в церкви без крайней необходимости и с необузданною гласностию, но укрощать, сколько возможно, и в этом природу силою воли, руководствуемой благоговением и христианскою учтивостию. В сем уважении как воспитанникам, так и всем братиям Образовательного Миссионерского монастыря было бы воспрещено плевать на пол в церкви, а если кому нельзя не плевать, тот плевал бы в платок свой, но сколько можно скромнее и приличнее. Чтобы воспитанники могли, как и все братия, во время бдений сидеть в продолжение чтений и пения седальных, для того поделали бы круглые, отнюдь не широкие стулья деревянные
Мера сна в этой обители была бы шесть часов.
Воспитанники имели бы пищу общую со всеми братиями, и потому мясных яств не было бы в общей трапезе монастыря, но в больнице, по предписанию врача, употребление мясной пищи было бы разрешено. Впрочем, и общая трапеза братская не была бы скудна и тоща: в каждый день обед и ужин, хлеб ржаной и пшеничный, холодное из картофеля, соленых огурцов, моркови и свеклы с горчицею (все это было бы непокупное), щи из белой капусты со сметаною и коровьим маслом, каша гречневая, крутая, красная, масляная, суп из ячневых круп также с коровьим маслом, сельди et cet.; в обыкновенные дни — два блюда, в праздники — три и четыре. Выдавали бы из запасов общины чай и сахар учащим и учащимся братиям, больным, служащим в церкви, многим другим и даже всем, хотя разными мерами и в разные сроки.
Братия, учащиеся в институте, с частными попечителями в учебные дни пили бы чай с сахаром и с сухарями пшеничными или ржаными (сахару по два кусочка, а не куска, на каждого брата, но сухари помочали бы)…
Миссионер объявил бы избранной им девице, что как он, так и она должны содержать себя в тех пределах, какие начальствующий в миссии начертает для них. Как все расходы на одиноких миссионеров надлежало бы производить по примерному предначертанию, так составили бы расписание, в котором было бы обозначено количество и качество всякого одеяния, женатому миссионеру, жене его и детям их потребного и приличного; сколько в год и какого чаю и сахару они издержат; сколько какого скота должны иметь; сколько в год муки ржаной и пшеничной, круп, мяса, масла конопляного и коровьего и других съестных припасов употреблять. По сему расписанию женатые миссионеры получали бы от начальствующего в миссии или деньги, или разные вещества на содержание себя и семейств своих. Миссионер показал бы избираемой им девице это подробное расписание и спросил бы, согласна ли она соразмерять с ним свои желания и отсекать всякие прихоти и затеи… Миссионер вступает в супружество с тою девицею, которая на все вопросы, основанные на сих и других сообразных сим положениях, изъявит согласие на бумаге, писанной ее рукою (ибо жена миссионера непременно должна быть грамотною); и такие бумаги хранятся вместе с другими важными в архиве миссии»[967].
Ну, здесь хотя бы регламентируется жизнь самих миссионеров (будущих). А вот в Житии Григентия, епископа Омиритского (житие, написанное на рубеже VIII–IX веков, полагает, что его герой жил в конце Vl века), фигурируют так называемые «Законы химьяритов». «Это — единственный в своем роде образец миссионерского законодательства. Некоторые исследователи утверждают, что 'Законы' были написаны самим Григентием, но даже если допустить, что этот текст не являлся подлинным законодательным актом, он остается памятником византийской миссионерской мысли, пусть и более позднего времени, пусть и теоретической. Бросается в глаза, что законы предписывают новообращенным арабам правила жизни, куда более суровые, чем те, что существовали в давно крещеной Империи. Для неофитов категорически возбраняется театр; не оставлено вообще никаких светских праздников; под страхом членовредительских наказаний запрещен внебрачный секс; люди, застигнутые за добрачными интимными отношениями, избавляются от кары только в случае немедленного согласия на брак; запрещается проституция, строго наказывается содержание притона; отказ от' чистого' образа жизни карается смертью и т. д. Практически все гражданское право в 'Законах' превращено в уголовное, а все частное — в государственное. Самим ромеям и в голову не пришло бы придерживаться столь кровожадных предписаний. 'Законами' навязывалось сугубое благонравие: дважды вдовец обязывался уйти в монастырь; даже рабы должны были жениться, хозяевам предписывалось о рабах заботиться; запрещалось попрошайничество и жестокое обращение с животными (был прописан даже предельно допустимый вес груза для вьючного скота). Вопреки римскому праву, за драку наказывались оба дерущихся, независимо от того, кто виноват; бедные приговаривались к штрафам, а богатые — к телесным наказаниям. 'Законы' нагружали государство массой разнообразных функций: чиновникам вменялось в обязанность следить за ценами на рынках и поддерживать их на «справедливом» уровне; арендную плату повелевалось снижать; нищих полагалось содержать на казенный счет (и принимать меры к тому, чтобы иностранцы не видели следов бедности). В целом 'Законы химьяритов' — это тоталитарная миссионерская утопия, нацеленная на создание идеального государства. Если текст данного памятника возник в официальныхкругах, это является важнейшим показателем того, как именно Византия мыслила свои миссионерские функции. В случае же применения подобного кодекса на практике он явно должен был вызвать недовольство среди новокрещеных арабов»[968].
Удивительно, как быстро деградировал христианский мир. В пору гонений христиане были гораздо более оптимистичны. Они были убеждены в том, что если свет Евангелия станет доступен и известен, то все станет самоочевидным, и никакое понуждение не понадобится.
Незадолго до обращения императора Константина Лактанций мечтал: «Поймите же, если у вас еще есть ум, что люди потому злы и несправедливы, что почитают [ложных] богов. Ибо если бы почитался только один Бог, не было бы раздоров и войн, поскольку люди знали бы, что они дети одного Бога и потому связаны узами и неразрывной нитью божественного родства. Не было бы никаких интриг, поскольку [люди] знали бы, какого рода кары приготовил убийцам Бог, Который видит тайные преступления и даже помыслы. Не было бы обманов, грабежей, если бы учились наставлениям Бога и довольствовались бы своим и немногим, предпочитая слабым и тленным [выгодам] прочные и вечные. Не было бы разврата,
