небо. Оно говорит, что у человека еще есть определенные обязанности и дела на земле. Не одна заповедь дается людям, а две. Любовь к Богу и любовь к человеку[985]. Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф 18:20). Бог, Который Сам есть Троица, дарует Свою любовь не одинокому беглецу, вдали от людей совершающему свою мистическую авантюру, а собранию, сообществу, людям. Подобное познается подобным. Бог есть любовь[986]. И то, что Он есть любовь, может быть познано только тем, у кого уже есть опыт любви. Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин 4:20).

Важнейшее же пожелание любви — пожелание вечного со-бытия, вечного нерасставания, то есть пожелание спасения. Христианство — миссионерская религия. Ни один христианин не имеет права считать себя последним христианином на земле. Никто не может полагать, что Евангелие прошло сквозь века и сотни поколений лишь для того, чтобы достигнуть его ушей — и на этом замереть. Не надо захлопывать дверь в Церковь за своей спиной. Истина, поведанная нам, обжигает руки и требует, чтобы ее передали дальше.

— Известно, что есть два подхода к миссионерской деятельности. Согласно первому, необходимо вовлекать в Церковь неправославных людей, говорить на их языке, не бояться, идя к ним навстречу, делать первые шаги. С другой стороны, есть подход, согласно которому лучше блюсти «чистоту рядов», и всех сомнительных людей надо держать подальше, не ассоциировать с Церковью. Ваш взгляд на эту проблему.

— Ну уж нет, это не «два подхода к миссионерской деятельности». И это не различие двух школ миссиологической мысли. Нет тут полемики между модернистамимиссионерами и традиционалистами- хранителями.

Это вполне банальное различение между Homo faber (человек умеющий) и неумехой.

Тот, кто не смог найти понимания с нецерковной молодежью, тот склонен говорить, что, мол, и не надо этого делать.

Есть люди, не умеющие общаться за пределами храма. Среди этих людей не-миссионерского склада есть люди замечательные и просто святые. Есть хорошие духовники, богословы и литургические проповедники. У них есть одни дары и нет другого дара — дара миссионерства, в перечне их талантов все же не обретается таланта общения с «внешними» людьми. А если еще у такого человека недостает смирения, чтобы признаться перед самим собой в этом своем несовершенстве, вот тогда и начинается внутрицерковная полемика. Вместо того, чтобы поставить диагноз себе, начинается канонизация собственной инвалидности[987].

Мол, если я не представляю себе, как я мог бы проповедовать на рок-концерте, то и у других церковных людей этого получиться не может. Кто не смог разглядеть христианский лучик в толще современной молодежной культуры, говорит — да нет там ничего, сплошной мрак и сатанизм…

Эта собственная неспособность кажется им всеобщей. Из «я не могу объяснить» очень легко сделать вывод «они не хотят слушать». Частную неудачу своей не слишком-то настойчивой проповеди они склонны оценивать как апокалиптическую закрытость мира от Христовой проповеди.

Странно, православие создало поистине виртуозную традицию усмотрения собственной виновности, традицию покаянного самопознания, но при этом церковные люди очень редко в своих неудачах винят самих себя. Если я не вижу Бога — виноват не Бог, а я («Бог невидим» — тезис скорее антропологический, нежели теологический). Если люди через меня не видят Бога — виноват опять же я, а не другие.

То, что люди не понимают меня, а я не понимаю людей — это проблема слишком глубокой воцерковленности православных. Зачем ты забыл свои собственные сомнения, когда сам стоял на пороге веры? Почему ты так унизил веру, так снизил ее цену, что стал считать ее положения чем-то очевидным? Вера стоит дорого потому, что она — это поступок, прыжок. После прыжка кажется, что иначе и быть не могло. Но до прыжка-то все смотрится иначе. В общем, у тех, кто отрицает миссионерскую заботливость о тех, кто за порогом, плохая память.

И еще: при взаимном непонимании не прав тот, кто прав[988]. Если Истина — со мной, почему же мы, находясь в большинстве, не смогли убедить собеседника? Если я в паре с мировым чемпионом по теннису проиграл-таки паре моих однокурсников, вина за проигрыш — на мне. Если невер остался невером после беседы со мной — изрядная часть вины — на мне. Поэтому есть духовная неправда в модных ныне тотальных обличениях «погибающего мира».

И уж конечно от опыта своей неудачи в общении с молодежным миром нельзя заключать к тому, что и вообще в мир современной молодежной культуры миссионеру вход противопоказан. Поэтому в подобных дискуссиях у меня только одна реакция: вечно стоящие, не мешайте идущим!

— Так причины столь затяжного кризиса православной миссии исторические или все же сущностные и вероучительные?

— С вероучением у нас все в порядке. Слова Христа о проповеди всем народам никто из Евангелия не вычеркнул.

Но есть противоречие нашей жизни и центрального убеждения нашего богословия. Убеждение следующее: Церковь — Ноев ковчег. Кто не в ней — тот погиб. Но если мы это всерьез — то как мы можем не кричать, не заталкивать всех на этот ковчег? Церковных людей сегодня менее пяти процентов. Значит, в автобусе вместимостью в сто человек 95 едут по дороге с пунктом назначения «ад». А мы мило улыбаемся нашим непопутчикам… Но если так долго, столетиями незаметно в церковной жизни всплесков миссионерской активности, не значит ли это, что на бумаге мы пишем одно, а в сердце, втайне даже от себя, считаем иначе?

Миссионерски пассивный стиль жизни понятен только при условии, что мы «разрешили» Богу спасти не-христиан. Мол, Творец Сам знает, зачем Он их создал столь непохожими на нас и Сам с ними разберется, лишь бы люди они были хорошие… Спроси наших священников прямо, публично — «Тако веруете ли?» — ив ответ услышите анафему оригенистам (сторонникам всеобщего спасения). Но если судить не по словам, а по делам, то наша Церковь столь же давно, сколь и незаметно обустроилась в практическом оригенизме.

Впрочем, есть в нашем богословии один вопрос, неясность в котором и в самом деле серьезно сдерживает развитие миссионерства. Это вопрос о том, кого считать апостольским преемником (чтобы спокойно воспринять нижеследующий текст, стоит отрешиться от личности его автора и представить, будто он написан просто неким вполне себе кабинетным историком, который между делом обратился к исследованию истории миссии, а сам себя к миссионерам никак не причисляет).

В «Миссионерской концепции» говорится: «Исторический опыт православной миссии со времен апостольских являет нам примеры качеств, которые необходимы миссионеру: молитвенность, смирение, бескорыстие, стойкость, ревность о Боге, приветливость. Проповедь преемников апостолов обязана соответствовать здравому учению (Тит 2:1)».

Кто тут имеется в виду под «преемниками апостолов»? Епископы? Вряд ли. Документ ведь называется не концепция епископского служения, а концепция миссионерского служения. Значит, можно быть преемником апостолов и не быть архиереем?

Как соотносятся слова апостольство и миссионерство»? Для слова миссионер уже привычно синонимичным является слово апостол. Смысл слова апостольство несомненно и всецело вбирает в себя слово миссионерство. Мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы, — так сам апостол понимает свое служение (Рим 1:5).

Миссия, как апостольство, — говорит преамбула «Миссионерской концепции».

И в другом официальном документе читаем: «Миссионерское служение Русской Православной Церкви, понимаемое как апостольское» (Концепция возрождения миссионерской деятельности Русской Православной Церкви, утвержденная на заседании Священного Синода б октября 1995 г. Гл. 4).

И в речи Патриарха Алексия слышим: «Миссия Русской Церкви развивалась и процветала благодаря самоотречению и самопожертвованию тех ее членов, которые решались посвятить свою жизнь апостольскому служению. Имена русских миссионеров заслуженно входят в число величайших миссионеров христианского мира. Назову хотя бы имена святителя Стефана Пермского, преподобного Трифона