– Слушай! – строго сказал ему Пилипенко. – Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне – абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или ещё как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твоё место любого генерала- отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!

И тут мы подъехали к роскошной гостинице.

То, что гостиница была роскошной, я сразу просёк по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.

Мне ещё Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я всё никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.

Причём автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена – самого богатого города в Германии…

Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нёс сам. И принёс меня – чёрт знает куда!..

Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках – чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когда-то мне объясняла Дженни…

Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек – не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу – мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит…

Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шёлковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански… Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.

Отвели мне небольшую комнатку – голубую. В одной плошке – кристально чистая водичка, в другой – не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, – в другом месте. Ну и конечно, постель – потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.

Ничего нашего российского! Всё заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.

И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причёсанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.

Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской красно-золотой жилетке, – все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох – очень-очень русская немка!

Меня оформили, прочитали внимательно моё любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко – сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха» в Мюнхене – фрау Кох.

Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой – к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Щура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мёртвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги…

Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!

Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же – голос Тани:

– Доктор Кох.

– Это я, – сказал я ей мысленно, по-шелдрейсовски.

– Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся… Ну как ты там? Тебе не холодно?

– Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.

– Как?! Они тебя там даже не покормили? – возмутилась Таня.

– Нет-нет… С этим всё в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.

– Понятно. Передай трубку главному. Я всё скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом – два часа разницы.

– А что это такое?

– Ладно. Я тебе потом объясню. Давай ихнего шефа!

Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.

– Бусделано! Бусделано!.. Сей минут!.. – только и отвечал Пилипенко. – И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи… Не беспокойтесь, водитель у нас – человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать. Всё будет в ажуре… Передаю трубочку!