Как тебя звать? — Иисус. — Я запомню навеки Имя твоё. Может быть… — он вздохнул и побрёл Вдаль по дороге, но счастья нигде не обрёл. Отроку мнилось, что явится в мир преходящий Новый пророк и что этот пророк — настоящий. Глухо об этом скрипела вселенская ось И завывали пещеры, пустые насквозь. Тайна Мегиддо зарыта в былом и грядущем, Но иногда открывается мимо идущим. Город мерцал и манил, как видение в зной. Отрок пятнадцати лет проходил стороной. С правой руки Дух Святой, его ангел-хранитель, С левой руки дух лукавый, его искуситель. Тёмная трещина слева его обошла И зазияла, и плотным огнём обожгла. Тридцать три века наружу взошли из забвенья И населили идущее мимо мгновенье. Тридцать три века, шагая на месте, прошли. Тридцать три искры насквозь этот город прожгли. Солнце Египта сражалось с луной Вавилона. Пыль и цари осаждали врата Соломона. Вдовы от страха шарахались тени своей. В знойной пустыне годами снежил суховей. Горы от ужаса падали в Мёртвое море. Камень крошило паденье, как нищего — горе. Лаяла нежить. Как волк, завывала овца. Зверь не скрывался и сам выбегал на ловца. Гордая юность в сердцах восклицала средь битвы: «Смерть от оружья прекрасней вечерней молитвы!» Плавало солнце, как жертва в священной крови. Поле сраженья парило, как ложе любви. Справа налево зловещая птица срывалась. В плоть наизнанку душа на земле одевалась. Рана Мегиддо зияла седой глубиной. Мир безнадёжно застрял в этой ране ногой. Плачь, сирота, как озябший кулик на болоте! Плачь и молись, как стрела на последнем излёте! С чёрными маками путал прохожий не раз Чёрные раны пустых человеческих глаз. Мёртвые руки хватали Христа за одежды, Мёртвые зраки ловили в нём искру надежды. «Важно ли это? — он молвил, идя стороной… — Битвы земные чреваты небесной войной, Люди с оружьем выходят из женского лона И направляются в сторону Армагеддона…» Грозно об этом скрипела вселенская ось И завывали пещеры, пустые насквозь. Бывший наёмник, в душе проклиная дорогу, Шёл на Дамаск и хромал на военную ногу. Старый бродяга, он ветром и дымом пропах, В цапких репьях, как святая святых в черепах. Сабельный шрам на щеке багровел неизменно, И на губах выступала кровавая пена. Он побирался, войну обходя стороной, В узкие двери стучался разбитой ногой. Смирный народ не любил незнакомого шума. — Кто там стучится? — Война! — отвечал он угрюмо. Бедный народ подавал, дорожа тишиной. Мир подавал: он хотел рассчитаться с войной. Нищий бродяга ни разу не вспомнил о Боге, Шёл на Дамаск и хромал, словно пыль на дороге. В тихой глуши он заметил Христа невзначай. — Мир тебе, юность! А мне что-нибудь да подай!..— Скошенный шрам багровел на щеке очевидно: Кровная заповедь тень свою бросила, видно. Юный Христос разглядел его рваную суть: — Мир ни при чём. А тебе я подам что-нибудь. Видно, забыл ты, сражаясь в крови по колено, Что на земле людям жить подобает смиренно. Вера твоя захромала в кровавом бою. Жаль мне тебя и скрипучую веру твою…— Выбрал дубок и тесал от корней до макушки — Подал костыль, отряхая последние стружки. — Это тебе на постылые ночи и дни. Путь твой далёк. Но не дальше идущей ступни.— Вспомнил бродяга свой путь и залился слезами, А подаянье отметил такими словами: — Есть чем поправить мою подорожную стать! Есть чем в пустыне тоску и гиен отгонять!..— Голос в пустыне звучал одиноко и сиро, Это скрипела военная косточка мира. Жизнь в Назарете стоит, как в колодце вода. Вкус этой жизни никто не ценил никогда. Северный житель снаружи похож на еврея, Произношенье всегда выдает назарея: Так жар и пот выдают нутряную болезнь, Иль трагедийные хоры — козлиную песнь. Как говорили бывалые люди на свете: Кроме худого, что доброго есть в Назарете? Слава о юноше, словно павлин поутру, Резко кричала. Она не пришлась ко двору. Вышел из дому Христос и увидел в тревоге: Ветер опавшие листья метет по дороге.
