— А что там, собственно говоря, виднеется? — спросил один из туристов, обладавший наиболее глубокими познаниями в области французского языка.

— Да, что там интересного? — спросил другой.

— Действительно, — вмешался третий. — На что мы должны смотреть? Шомыдолжсмареть? — спросил третий. — Шомыдолжсмареть? шомыдолжсмареть? шомыдолжсмареть?

— Шомыдолжсмареть? — переспросил Габриель. — Вот, пожалуйста (плавный жест), Зази, моя племянница, выходит из башни и направляется к нам.

Кинокамеры застрекотали. Девочку наконец пропустили вперед. Она хихикнула.

— Что, дядюшка? Полный сбор?

— Как видишь, — ответил довольный Габриель. Зази пожала плечами и посмотрела на собравшихся. Не обнаружив среди них Шарля, она тут же выразила свое недоумение.

— Отвалил, — сказал Габриель.

— Почему?

— Нипачему.

— Ни почему — это не ответ,

— Ну уехал, и все тут.

— Но ведь должна же быть причина?

— Знаешь, Шарль вообще... (жест).

— Ты не хочешь мне сказать?

— Сама не хуже меня знаешь.

Тут вмешался какой-то турист:

— Мале бонас хорас коллокамус и вообще ди-цис исти пуэлле the reason why this man Carles went away.[10]

— Послушай, старик, — сказал ему Габриель. — Не суй свой нос в чужие дела. She knows why and she bothers me quite a lot.[11]

— Вот это да! — воскликнула Зази. — Теперь ты что, по-заграничному заговорил?!

— Я не нарочно! — ответил Габриель, скромно потупя взор.

— Мost interesting[12], — произнес один из туристов.

Зази опять вернулась к волнующему ее вопросу.

— Да, но я такинипаняла, почему Шарлятвалил?

Габриель занервничал.

— Потому что ты говорила с ним о вещах, которых он не понимает, ему об этом еще рано знать.

— Ну а ты, дядя Габриель, если б я тебе сказала что-нибудь непонятное, о чем тебе еще рано знать, что бы ты сделал?

— Скажи, там видно будет, — сказал Габриель с опаской.

— Вот, например, — безжалостно продолжала Зази, — если я тебя спрошу, гормосессуалист ты или нет? Тебе это будет понятно? Тебе еще не рано об этом знать?

— Most interesting, — сказал один из туристов (кстати, тот же, что и в прошлый раз).

— Бедный Шарль, — вздохнул Габриель.

— Ты будешь отвечать, да или нет? — закричала Зази. — Ты понимаешь, что значит слово «гормосессуалист»?

— Разумеется, — заорал Габриель, — тебе что, нарисовать?

Заинтересованная толпа тут же приняла его предложение. Некоторые даже зааплодировали.

— Слабо тебе! — сказала Зази.

Именно в эту минуту появился Федор Баланович.

— Быстренько! Быстренько! — заорал он. — Шнель! Шнель!!! Все в автобус! Пошевеливайтесь!

— Where are we going now?[13]

— Сент-Шапель, — ответил Федор Баланович. — Это — жемчужина готического искусства. Поторапливайтесь! Шнель! Шнель!

Но поторапливаться туристы не хотели, поскольку их очень интересовало то, что происходило между Габриелем и его племянницей.

— Видишь? — говорила последняя последнему, который, разумеется, ничего не нарисовал. — Видишь, тебе слабо!

— Боже! Как она мне надоела! — восклицал последний.

Федор Баланович, самонадеянно садясь в автобус, внезапно обнаружил, что за ним последовали только три-четыре недоноска.

— Что за дела, — заорал он. — А как же дисциплина? Куда они все подевались, черт возьми?

Он несколько раз посигналил. Ни на кого, однако, это впечатления не произвело. Лишь только полицейский, которому было предписано следить за соблюдением тишины, посмотрел на него недобрым взглядом. Поскольку Федор Баланович не хотел вступать в вокальный конфликт с такой важной птицей, он покинул кабину и направился к руководимому им коллективу, чтобы уяснить для себя, чем, собственно, вызвано неповиновение подчиненных.

— Да это же Габриэлла! — воскликнул он. — Чего ты тут делаешь?

— Тсс! Тсс! — сказал Габриель, в то время как круг его поклонников с наивным энтузиазмом приветствовал эту встречу в верхах.

— Надеюсь, ты не будешь изображать им сейчас «Умирающего лебедя» в пачке? — сказал Федор Баланович.

— Тсс! Тсс! — снова прошипел Габриель, опять не проявляя желания выразить свою мысль в более развернутом виде.

— Что это за девчонка? Почему ты ее с собой таскаешь? Где ты ее подобрал?

— Это моя племянница. Я бы тебя попросил с большим уважением относиться к моим, пусть даже несовершеннолетним, родственникам.

— А это кто такой? — спросила Зази.

— Это мой приятель, — сказал Габриель. — Федор Баланович.

— Вот видишь, — сказал Федор Баланович. — Теперь я уже не работаю бай-найт. Я поднялся вверх по социальной лестнице и вожу этих дураков в Сент-Шапель.

— Может, ты нас домой подвезешь? Из-за этой чертовой забастовки путей и извращений, чего не захочешь — все нельзя. Ни одного такси на горизонте.

— Что, неужели домой?? Еще рано, — сказала Зази.

— В любом случае мы должны прежде всего охватить Сент-Шапель до закрытия. А потом, — добавил он, обращаясь к Габриелю, — я постараюсь отвезти тебя домой.

— А Сент-Шапель — это действительно интересно? — спросил Габриель.

— Сент-Шапель! Сент-Шапель! — раздались вопли туристов, и те, кто испускали этот туристический вопль, в едином мощном порыве увлекли Габриеля к автобусу.

— А он им понравился, — сказал Федор Баланович, обращаясь к Зази, которая, как и он, оказалась в последних рядах.

— Неужели ш вы думаете, — сказала Зази, — что я поеду в одном автобусе с этими тюфяками?

— Мне это совершенно безразлично, — сказал Федор Баланович.

И он опять сел за руль перед микрофоном, которым тут же и воспользовался.

— Пошевеливайтесь! — весело промегафонил он. — Шнель! Шнель!

Поклонники Габриеля уже успели удобно усадить его в кресло и, вооружившись соответствующей аппаратурой, измеряли давление световых волн, чтобы спортретировать его против света. Несмотря на то, что Габриель был польщен таким вниманием, он тем не менее поинтересовался судьбой своей племянницы. Узнав от Федора Балановича, что означенная племянница отказалась присоединиться к движению масс, он вырвался из заколдованного круга иностранноговорящих, вышел из автобуса, кинулся к Зази, схватил ее за руку и потащил к дверце.

Кинокамеры застрекотали.

— Мне больно! — орала взбешенная Зази. Но и ее унес к Сент-Шапель автобус с тяжелыми шинами.