— Нормально. Глотает не жуя.

— А с чего он начал? С большой сардины или салата из помидор?

— Я же вам сказала, фточнасти, как вы, нуфточности. Нисчего ни начал.

— А пил что?

— Красное.

— Маленький стакан или большой?

— Большой. Все выпил.

— Мда, — сказал Подшаффэ с явным интересом. Перед тем как приступить к сыру, он ловким сосательным движением не спеша извлек пук говяжьих волокон, застрявших у него в нескольких местах между зубами.

— Ну а в туалет? — спросил он еще. — Он в туалет ходил?

— Нет.

— Даже не писал?

— Нет.

— И руки не мыл?

— Нет.

— А выражение лица какое?

— Никакого.

Подшаффэ принялся за объемистый бутерброд с сыром, которые был приготовлен им с чрезвычайной тщательностью. Он отодвинул корочку камамбера к дальнему краю ломтя, оставляя, таким образом, лучшее на потом.

Мадо Ножка-Крошка рассеянно наблюдала за ним. Она почему-то уже никуда не спешила, хотя ее рабочее время еще не истекло. В «Погребке» наверняка сидели клиенты и требовали счет. Одним из них мог быть и хмырь. Она прислонилась к будочке и, пользуясь тем, что рот у Подшаффэ был набит и он тем самым был лишен дара речи, перешла к обсуждению своих личных проблем.

— Человек он серьезный, — сказала она. — Со специальностью. И специальность хорошая — таксист, правда ведь?

...(Жест.)

— Не слишком стар. И не слишком молод. Здоровье в порядке. Крепкий парень. И денежки наверняка водятся. Одно плохо — романтик он.

— Этушточно, — едва успел вымолвить Подшаффэ между двумя заглатываниями пищи.

— Но как он все-таки меня бесит! Копается в этих брачных объявлениях, упивается письмами читательниц в каких-то дурацких женских журналах. Я ему говорю: «Ниужелишвы думаете, ниужелишвы думаете, что откопаете там птичку вашей мечты?» Если бы птичка действительно была так хороша, ее б без всяких объявлений откопали, правда ведь?

...(Жест.)

Подшаффэ проглотил последний кусок. Покончив с бутербродом, он не спеша выпил стаканчик вина, после чего поставил бутылку на место.

— Ну а Шарль? — спросил он. — Что он на это говорит?

— Только отмахивается. «А тебя-то, птичка моя, что, часто откапывали?» Шутит в общем. (Вздыхает.) Не хочет меня понять.

— Ты бы ему честно во всем призналась.

— Я уже думала об этом, но как-то все не складывается. Вот, например, встречаемся мы с ним иногда на лестнице. Перепихнемся по-быстрому, прямо там, «на ступеньках замка, на ступеньках замка», знаете, как в песне поется? Только в эти минуты я не могу с ним серьезно разговаривать, я о другом думаю (пауза), не о том, чтоб с ним серьезно поговорить (пауза). Надо бы мне пригласить его как-нибудь на ужин. Как вы думаете, он пойдет?

— Во всяком случае, с его стороны было бы нехорошо тебе отказывать.

— Тото и оното, что Шарль не всегда себя хорошо ведет по отношению ко мне.

Подшаффэ жестом выразил свое несогласие. Тут на пороге «Погребка» с криком «Мадо!» появился Турандот.

«Сейчас, минутку!» — крикнула она в ответ, вложив в свои слова энергию, обеспечивающую им нужное ускорение и интенсивность звуковых колебаний при прохождении через воздушную массу.

— Интересно все-таки, — добавила она уже тише, обращаясь к Подшаффэ, — на что он в конечном счете рассчитывает, чем эта девица из газеты может быть лучше меня? Что у нее, жопа из чистого золота или еще чего?

Турандот издал очередной клич, не позволив ей тем самым сформулировать следующую гипотезу. Она унесла посуду, оставив Подшаффэ наедине с башмаками и улицей. Но он не сразу принялся за работу. Медленно скрутив одну из своих пяти ежедневных сигарет, он спокойно начал курить. Глядя на него, можно было почти с полной уверенностью сказать: создается впечатление, что он как будто о чем-то думает. Когда сигарета была почти докурена, он загасил окурок и аккуратно засунул его в коробочку из-под мятных таблеток — эта привычка сохранилась у него еще со времен оккупации. Потом он услышал вопрос:

«Не найдется ли у вас случайно шнурка для ботинок, а то мой только что порвался?» Подшаффэ поднял глаза — чтоб ему провалиться на этом месте! — но это и в самом деле был хмырь, который продолжил так:

— Нет ничего отвратительней разорванного шнурка, не правда ли?

— Не знаю, — ответил Подшаффэ.

— Мне желтые нужны, ну, если хотите, коричневые. Но не черные.

— Сейчас посмотрю, что у меня вообще есть, — сказал Подшаффэ. — Я не уверен, что тут у меня найдутся все нужные вам цвета.

Однако он не сдвинулся с места и продолжал разглядывать своего собеседника. Последний же делал вид, что ничего не замечает.

— Я же у вас не требую шнурков всех цветов радуги?

— Каких, каких?

— Всех цветов радуги.

— Именно радужных у меня как раз в данный момент и нету. Как, впрочем, и других цветов.

— А вот там, в той коробке, у вас случайно не шнурки?

Подшаффэпрашшиппел:

— Послушайте, мне не нравится, когда у меня тут все вынюхивают.

— Но вы же не откажете в шнурке человеку, которому он действительно нужен! Это все равно, что отказать голодающему в корке хлеба!

— Хватит. Не пытайтесь меня разжалобить.

— А пару ботинок? Вы и ботинки мне продадите?

— Ну знаете ли! — воскликнул Подшаффэ. — Вы — нахал!

— Почему это?

— У меня ремонт обуви, а не обувной магазин. «Не сутор ультра крепидам»[6], как говорили древние. Вы случайно по-латыни не понимаете? Ускве нон асцендам[7] анк'ио сон питторе[8] адиос амигос[9] аминь. Вот так-то. Хотя вы не можете этого оценить, вы ведь не священник, а легавый.

— Откуда вы взяли, скажите на милость?

— Легавый или извращенец.

Хмырь спокойно пожал плечами:

— Оскорбления! Вот награда за то, что я привел домой заблудившегося ребенка! Сплошные оскорбления, — сказал он неуверенно, без малейшей горечи в голосе. И добавил, тяжело вздохнув: — А родственнички-то одни чего стоят.

Подшаффэ оторвал задницу от стула и спросил угрожающе:

— Чем вам родственники-то не угодили? Что вам не нравится?

— Да так, ничего. (Улыбнулся.)