— Это совершенно разные вещи, — сказала Зази.

— Где-то ты права.

— Странный вы человек, — сказала Зази. — Сами толком не знаете, что думаете. Наверное, это страшно утомительно. У вас поэтому все время такой серьезный вид?

Шарль снизошел до улыбки.

— Ну а я бы вам понравилась?

— Ты еще ребенок.

— Некоторые уже в пятнадцать лет выходят замуж, даже в четырнадцать. Есть мужчины, которым это нравится.

— Ну а я? Я бы тебе понравился?

— Конечно, нет, — простодушно ответила Зази.

Откушав этой фундаментальной истины, Шарль сделал следующее заявление:

— Странно, что тебе в твоем возрасте такое приходит в голову.

— Действительно странно, я и сама не знаю, откуда все это берется.

— Ну этого я не могу тебе сказать.

— Почему люди говорят именно то, что говорят, а не что-нибудь другое?

— Если б человек говорил не то, что хочет сказать, его б никто не понял.

— А вы всегда говорите то, что хотите сказать, чтоб вас поняли? ...(Жест.)

— Все-таки совсем не обязательно говорить то, что говоришь, можно было бы сказать что-нибудь совсем другое.

...(Жест.)

— Ну ответьте мне, скажите хоть что-нибудь!

— У меня от тебя голова болит, и вообще ты меня ни о чем не спрашиваешь.

— Нет, спрашиваю! Просто вы не знаете, что ответить.

— По-моему, я еще не готов к семейной жизни, — задумчиво сказал Шарль.

— Вы же понимаете, — сказала Зази, — не все женщины задают такие вопросы, как я.

— «Не все женщины»! Нет, вы только послушайте! Не все женщины! Да ты еще совсем ребенок.

— Нет уж, извините, я уже достигла половой зрелости.

— Хватит. Это уже совсем непристойно.

— Чего тут непристойного? Это жизнь.

— Хорошенькая жизнь!

Пощипывая усы, он опять вяло уставился на Сакре-Кер.

— У кого-кого, а у вас должен быть богатый жизненный опыт. Говорят, в такси чего только не насмотришься.

— Откуда ты взяла?

— Это я в нашей газете прочитала, в «Воскресном санмонтронце», очень клевая газетенка, даже для провинции: там все есть, и знаменитые любовные истории, и гороскоп, в общем — все. Ну и вот там писали, что шоферы какой только сессуальности не повидали, всех видов, всех сортов. Начиная с пассажирок, которые хотят расплачиваться натурой. С вами такое часто бывало?

— Ладно! Хватит!

— На все один ответ: «Ладно! Хватит!» Наверное, вы индивид с подавленным сессуальным влечением.

— Боже! Как она мне надоела!

— Чем возмущаться, лучше расскажите о ваших комплексах.

— Чего только не приходится выслушивать!

— Наверное, вы просто боитесь женщин?

— Я пошел вниз. У меня голова кругом идет. Не от этого (жест). А от таких, как ты, девочка.

На этом он удалился и через несколько мгновений оказался всего лишь в нескольких метрах над уровнем моря. Габриель с потухшим взором ждал их, положив руки на широко расставленные колени. Увидев Шарля без племянницы, он тут же вскочил, и лицо его приобрело зеленовато-встревоженный оттенок.

— Неужели ты это сделал?! — воскликнул он.

— Тогда бы ты услышал стук падающего тела, — невесело пошутил Шарль и сел рядом.

— Это што! Это было б ничего. Но зачем ты оставил ее там одну — я тебя спрашиваю?!

— Все равно у выхода ты с ней встретишься. Не улетит же она!

— Да, но сколько она дров наломает, пока не спустится вниз (вздох). Если бы я только мог предположить!

Шарль продолжал молча сидеть рядом. Тогда Габриель принялся разглядывать башню, смотрел на нее долго и внимательно, а потом сказал:

— Не понимаю, почему Париж всегда сравнивают с женщиной. С такой-то штукой посередине. До того, как ее построили, наверное, можно было. Но теперь! Это как женщины, которые превращаются в мужчин от слишком интенсивных занятий спортом. Об этом в газетах писали.

...(Молчание.)

— Ты что, язык проглотил? Скажи, что ты об этом думаешь?

Тогда Шарль издал протяжный, заунывный звук, похожий на ржание, обхватил голову руками и простонал.

— И он туда же, — простонал он, — и он... Везде одно и то же... Опять эта сессуальность... Только об этом и говорят... Повсюду... Все время... Омерзительно... Разложительно... Все только об этом и думают...

Габриель заботливо похлопал его по плечу.

— Ты что, чем-то расстроен? — спросил он так, между прочим. — Что случилось?

— Это все из-за твоей племянницы... Чтоб она!..

— Эй, ты! Потише! — воскликнул Габриель, отдернул руку и воздел ее к небу. — В конце концов это моя племянница. Попридержи язык. а то и твоей бабушке достанется.

Шарль в отчаянии махнул рукой. Вскочил.

— Послушай, — сказал он. — Я, пожалуй, пойду. Я не хочу больше с ней встречаться. Прощай.

И он ринулся к своей таратайке. Габриель побежал за ним:

— Как же мы домой доберемся?

— На метро.

— Тоже мне, шутник. — пробурчал Габриель, отказываясь от дальнейшего преследования.

Такси уехало.

Оставшись стоять посередине улицы, Габриель погрузился в размышления, а затем сказал следующее:

— Ничто иль бытие, проблема вот лишь в чем. То вниз, то вверх, туда-сюда. О человек! Ты столько суетишься, что вот тебя уж нет! Уносишься в такси, увозишься в метро. Но башне этой дела нет и Пантеону тоже. Париж всего лишь сон — прекрасное виденье. Зази виденье лишь, проскользнувшее во сне (или в кошмаре), история же эта всего лишь виденье виденья, сон, увиденный во сне, чуть больше, чем просто бред, напечатанный на машинке дураком-писателем (ах! извините!). Вон там, подальше, еще чуть дальше, за площадью Республики — скопление могил парижан, которые здесь жили раньше. Они поднимались и спускались по лестницам, ходили взад-вперед по улицам — так много суетились, что наконец исчезли. Появились на свет они благодаря акушерским щипцам — унес их катафалк, а тем временем башня ржавеет и Пантеон разрушается еще быстрее, чем кости этих еще совсем земных мертвецов разлагаются в пропитанной заботами земле этого города. Но я-то жив, и это все, что знаю. Ибо о таксисте, сбежавшем в своей наемной таратайке, или же о племяннице, зависшей где-то в трехстах метрах над землей, или же о моей супруге, нежнейшей Марселине, оставшейся дома, я знаю в данный момент, находясь здесь, лишь то, что мог бы выразить стихом александрийским: они почти мертвы, раз их со мною нет. Что вижу я вдали, за лесом сим голов простоволосых!

Вокруг него действительно собрались туристы, принявшие его за второго экскурсовода. Все повернулись и стали смотреть в ту же сторону, что и он.